Картонные стены

– Алинка отвозила его к ним раз в месяц. Здесь их нет и не будет, приехали разок для проформы – и хватит! Здесь моя территория! – Андрей вновь стукнул по столу кулаком. – Таков был уговор: несколько дней в месяц Антон проводит у моих. К тому же мать моя – дама… – Он задрал подбородок и, кривляясь, погладил себя по тонким, растрепанным на висках волосам. – Укладки, портнихи, театры, концерты… – Затем подумал и с едкой иронией добавил: – Алинка, кажется, стремилась стать такой же.

– Такой же, как ваша мать?

– Ха, да! Генеральской женой!

– Они дружили?

– Боже упаси! Любезно выносили друг друга ради Тошки.

– А отец?

– А он меня предупреждал… – Он снова закрыл лицо руками и замолчал, будто о чем-то вспоминая.

– Андрей… Скажите прямо: вы так влюбились или вам сильно хотелось им что-то доказать?

– Варвара Сергеевна, вы – прелесть! – пробурчал он сквозь длинные белые пальцы с тщательно отполированными ногтями. – Но, прошу вас, не стройте из себя прокурора, вам это не идет.

Он оторвал руки от лица, резко встал и слегка поплывшей походкой двинулся в сторону холодильника. Словно не обращая на гостью больше никакого внимания, открыл его и начал что-то сосредоточенно искать на забитых всякой всячиной полках.

В тот момент, когда Самоварова уже взялась за ручку террасной двери, Андрей оторвался от своего занятия и совершенно трезвым голосом бросил ей вслед:

– Спокойной ночи. И помните: мы с вами договорились. А я завтра под Калугу. Навещу Татьяну Андреевну Попову.

– Удачи.

– Это вряд ли. И вам спокойной ночи.

На улице уже стемнело.

Пробираясь к домику по деревянным настилам, Варвара Сергеевна чувствовала только привкус водки, застрявшей в горле горьким комком.

25

Из дневника Алины Р. 5 мая

Мудовая, типично русская бабья жертвенность «он пьет – она терпит» в моей семье была искажена до самой безобразной гримасы.

И это искажение заставляло меня все детство и юность испытывать жуткий, тогда еще непонятный стыд.

Впоследствии я узнала из разных статей, что стыд – самое распространенное переживание детей алкоголиков.

Но мой был еще глубже и гаже.

Стыдно мне было не столько за выпивавшего отца – в этом-то я была не одинока, у некоторых моих одноклассников куда менее интеллигентные с виду отцы бухали так, что до выбитых зубов и дверей доходило, – а за причину, по которой он это делал.

Он пил, потому что терпел.

Копеечную зарплату, самодура-директора, годами недоделанный ремонт в квартире, насмешливые и сочувствующие взгляды соседей.

Тряпка…

Безвольная тряпка, такая же, какой мать с остервенением протирала пол под завалами его книг в коридоре.

Его, историка, поперли за пьянку и из школы.

Официально причина, конечно, была названа другая, но коллеги, хоть и относились к нему с теплотой (а по праздникам и сами не гнушались раздавить с ним бутылочку-другую), прекрасно понимали истинную степень его алкогольной зависимости.

На мое счастье, он преподавал в другой школе, не в той, где училась я.

Всю жизнь, до самого последнего вздоха, хриплого, слабого, испущенного на казенной больничной подушке, он терпел…

Терпел прежде всего мою мать!

И то, что любил, меня мало успокаивает и уж никак не оправдывает в моих глазах ни его, ни их обоих.

Мать моя тоже была алкоголиком, хотя дома, при мне, старательно делала вид, что растягивает на весь вечер один бокал вина.

О том, что это был уже пятый или десятый бокал, говорило ставшее чужим, с неестественной мимикой лицо, и интонации голоса, с порога скребущие по ушам: то злые и агрессивные, то сюсюкающие, то истеричные.

Отец же, приняв на грудь, почти не менялся, даже скандалил с ней как-то не по-настоящему, потому что, черт побери, был действительно добрым человеком!

Ненавижу добрых людей.

Своей якобы добротой они прикрывают отсутствие необходимого внутреннего стержня.

С какого-то момента я пыталась забить на отношения родителей и на собственные переживания рядом с ними. Я научилась уходить от них в свой мир – сначала придуманный, потом – реальный: лет в шестнадцать-семнадцать у меня стали появляться свои компании, где мы тоже, конечно, выпивали.

Но состояние алкогольного опьянения мне никогда не нравилось: не нравилось ощущение откуда-то взявшейся расхлябанности, несвойственной мне словоохотливости и, само собой, последствия, подкарауливавшие с утра.

По-моему, пьянство – это либо дурость, либо слабость, незаметно перерождающаяся в болезнь.

Сбежать куда-то из неприглядной реальности можно, конечно, и в фантазиях, но если получится – можно и взаправду.

И вот теперь я снова, как в своих первых подростковых компашках, поддаюсь чужим обстоятельствам.

Не часто, но тоже выпиваю только потому, что в нашем обществе это принято.

Андрей считает, что все мы, русские, генетические алкоголики.

Похоже, ему от этого легче.

Может, оно и так…

Жанка не алкашка, но выпить при случае не прочь. Жасмин, Ливреев, его работяги, почти все коллеги моего супруга – мало кто из моего нынешнего окружения откажется от этого нехитрого расслабона!