Картонные стены

По истечении периода влюбленности тонкие настройки сбиваются, растворяясь в нехитрых аккордах, – просьбы и пожелания любимых женщин часто откладываются на потом, а то и вовсе пролетают мимо всегда озабоченных глобальными проблемами мужских умов.

Рабочие дела и сугубо мужские увлечения, даже игровые приложения в компе и телефоне постепенно вытесняют душевные разговоры с любимой женщиной. Цветы становятся неотъемлемым атрибутом праздника, а к долгожданному походу в ресторан непостижимым образом присоединяется толпа друзей и родственников. Проблемы детей, независимо от возраста, всегда важнее собственных, а радость от привычных мелочей подменяется гонкой за всевозможными приобретениями.

Терять мы всегда начинаем незаметно.

А понять другого пытаемся слишком поздно.

Любовь, как правило, существует лишь в прошедшем времени – ах, ну да, это же была она!

И пока любовь медленно умирает рядом, мы, отбиваясь от настойчиво скребущего душу подсознания, делаем вид, что все хорошо, даже если это давно уже не так.

Нет, от Валеры она ни за что не отречется!

Не позволит костлявым стереотипам и привитым обществом штампам украсть у нее счастье, к которому столь долго и безнадежно шла.

Но для начала ей надо самой разобраться в том, что случилось в большом доме, с Алиной и Андреем, и только после этого можно выйти на откровенный разговор с Валерой.

Ведь сказал же вчера Андрей, что любил и любит, и хоть в этом, немногом из сказанного за вечер, похоже, был совершенно искренен.

Просто у всех разные представления о любви.

* * *

Под властью какого-то особого, нахлынувшего внезапно настроения Варвара Сергеевна облачилась в черное трикотажное платье, которое было ей очень к лицу. Обтягивающий верх с вырезом «лодочкой» подчеркивал небольшую, сохранившую красивую форму грудь, а расклешенная от талии, струящаяся по ногам юбка визуально делала фигуру еще стройнее. На губах была помада – любимого ярко-красного цвета.

В отсутствие нормального зеркала Варвара Сергеевна крутилась перед стеклянной створкой узкого шкафчика, набитого пережитком советской эпохи – аляповатой керамической и гжельской декоративной посудой, вероятно, свезенной сюда прежними хозяевами. С удовольствием поймала на себе восхищенный взгляд Валерия Павловича:

– А тебе даже бледность идет. Как ты себя чувствуешь?

– Милый, честно, намного лучше!

– Варь, – доктор замялся, – давай определим какой-то реальный срок… Сегодня суббота, и если сейчас мы узнаем, что Алины у матери нет, нам бы лучше завтра отсюда уехать. Если честно, я обеспокоен твоим состоянием.

– Каким состоянием? Каюсь, я не поела с утра, а потом начался этот адский ураган, и ты совершенно прав, у меня немного упало давление, вот и все!

– Варь… Пока ты спала, я наблюдал за тобой. Ты вертелась, как в горячке, потела… Даже Пресли несколько раз вскакивал и уходил, правда, потом возвращался. Эта история плохо отражается на твоем здоровье. И я, если честно, сто раз успел проклясть себя за то, что втянул тебя в это дело… Сидела бы сейчас на даче, писала бы свои истории…

– Я пишу не фантастику, я пишу о жизни, а для этого нужно ее проживать, разве не так, Валер?

– Вот именно, черт подери! Я вижу, как ты заморочилась судьбой этих двух, по сути, бездельниц!

– Ах, вот оно как… – На лбу Самоваровой залегла сердитая складка. – То есть ты считаешь, что растить ребенка, заниматься хозяйством и чисто мужской работой – ремонтом дома – это не серьезные дела, а так, развлечения?

– Ну все, успокойся, – пошел на попятную доктор, – не цепляйся к словам. Просто с Жанкой ты проводишь в два раза больше времени, чем со мной, а про эту Алину, похоже, думаешь круглосуточно!

– Валера, – Самоварова вновь почувствовала, как в ней упрямо завозилось вроде бы уже отпустившее раздражение, – насколько я помню, нас сюда не на отдых позвали. Да, я такая, какая есть, и меня уже не переделать. Я все пропускаю через себя и по-другому не могу. Так я и жила, когда работала в органах, я вообще только так и умею жить! – горячилась она.

– Но ты давно уже не работаешь в органах, – возразил доктор.

– А что это меняет? Если я за что-то берусь, то не умею делать это вполсилы.

– Но в твоем возрасте, да еще, ты уж меня прости, с изрядно потрепанной нервной системой тебе прежде всего необходим нормальный режим дня и спокойствие духа! – Доктор сбавил обороты и заговорил с ней немного приторным, неестественным для его возбужденного состояния тоном, будто на приеме в своем кабинете.

Самоварова усмехнулась:

– Клистир-сортир и чего-то там еще? Так примерно? Да я сдохну скорее, чем позволю своим мозгам переключиться на программу «почетная старость».

– Сатир, – не думая, брякнул Валерий Павлович.

Самоварова, с ее быстрым и гибким умом, мигом оценила его каламбур и улыбнулась:

– Ладно. Давай мы оба не будем заводиться. К тому же наш воинственный сатир должен быть уже на подъезде к дому.

Доктор подошел к ней и приобнял за талию:

– Чудачка ты моя… Да никто не предлагает тебе такую унылую программу! Сама додумала – сама обиделась, так? Я просто переживаю за тебя.