Картонные стены

– Его сейчас уже не остановишь, раз капля в рот попала. Да он еще в состоянии шока… Тебе не показалось, что к моменту нашего прихода он был уже подшофе? – Самоварова удрученно кивнула. – К великому сожалению, ты оказалась права, Алины у матери нет. А мы-то с тобой что будем делать? Давай решать. – Валерий Павлович придвинулся к ней вплотную. – Уезжать нам надо. Знал бы раньше, каким он стал, ни в жизнь бы не поехал, тем более с тобой, – торопливо бросал слова доктор, не любивший, как и все мужчины, оправдываться за свои неудачные решения. – А девица эта, – бросил он взгляд на портрет Алины, – небось и дала от него деру из-за пьянки.

– Он мне вчера сказал, что давно сошел с большой дистанции, – усмехнулась Самоварова.

Андрей успел сменить музыку, и теперь на всю столовую орала «Крошка моя» группы «Руки верх!».

– А эту помнишь?! – тряс он за плечи ошалевшую Жанку. – Ну че встала-то, как неродная? Помнишь, как мы на вашей кухне отрывались?

Громкая музыка неприятно закладывала уши, а из-под шкафов и подоконников Варваре Сергеевне слышался тяжелый, сдавленный шепот – обрывки фраз из Алининого дневника удивительным образом перекрывали в ее голове ревущую на всю столовую песню.

И, вновь почувствовавшая острую, сосущую тревогу Самоварова, не сумев придумать ничего лучшего, щедро пригубила виски.

– Есть у меня версия, Валер… Мне нужен еще день-полтора. Если мои предположения неверны, в понедельник надо будет убедить его подать в официальный розыск.

– Эй, сладкая парочка, доктор и сыщик, идите к нам! – прокричал им Андрей. Насквозь мокрая от пота рубашка прилипла к его спине. – А может, мы ее в гости пригласим? А че? Ща такси вызову, пускай сюда приедет и посмотрит на наш Ноев ковчег! Жаннет, ты с нами? Ты же замуж хочешь, я знаю… Я готов дать тебе сто один совет, как увести этого жука Ливреева из семьи! И будет у нас целых три счастливые пары! – отчаянно паясничал он.

Жестикулируя, он резко отпустил руку, которой пытался повести на поворот распоряжайку. Жанна потеряла равновесие и чуть было не упала. На ее счастье рядом оказалась стена с висевшим на ней портретом Алины. Андрей грубо отпихнул прижавшуюся к стене Жанну и снял со стены портрет.

Прижав портрет к груди, он вновь сменил песню.

– Я – это ты-ы-ы! Ты – это я-я! И никого не надо нам! Вот она, всегда со мной! – Тыча в портрет пальцем, орал он, перекрикивая Мурата Насырова. – Видишь, дядя Валер, это моя женщина, единственная и неповторимая!

– Угомонился бы уже, – раздраженно отмахнулся доктор. – Если ты планировал устроить дискотеку для тех, кому давно за тридцать, мог бы, хотя бы ради приличия, заранее нас в известность поставить. А наши нынче не пляшут.

– Валер, я покурить, – привстала из-за стола Самоварова.

– Что ж… Гулять так гулять, – попытался пошутить Валерий Павлович, кивнув на стакан в ее руке.

Но, вглядевшесь в ее побледневшее лицо, доктор, уверенный в том, что причиной ее вновь ухудшегося самочувствия послужил непрекращающийся ор, быстро подошел к Андрею и, выхватив из его руки телефон, выключил музыку.

Угомонился хозяин дома только через час, когда бутылка виски не без помощи окончательно махнувшего рукой на здоровье доктора была полностью опустошена.

И весь этот долгий час Валерий Павлович, Самоварова и Жанка, нездорово засуетившаяся, то подрезавшая на блюдечко яблоки и груши, то вдруг застывавшая истуканом и смахивавшая слезы, слушали сбивчивые воспоминания Андрея о том, как хорошо он жил с женой.

Когда Варвара Сергеевна и доктор уже уходили, они слышали, как Андрей, шумно поднимаясь по лестнице на второй этаж, звонил матери и требовал разбудить Тошку.

41

Из дневника Алины Р. 19 мая

В детстве под кроватью, в коробке из-под обуви у меня был тайник.

Почти пустой флакончик духов «Opium», расческа с несколькими выпавшими зубьями, простая черная резинка, заколка-невидимка, круглая синяя баночка крема «Nivea» и даже вскрытая пачка женских прокладок.

Я своровала это у матери.

Зачем?

Когда я пошла в первый класс, отец всю первую четверть встречал меня после занятий; возможность у него была – в начале года он вел уроки в своей школе во вторую смену.

Стоял золотистый, теплый сентябрь. Поджидавший меня на школьном дворе отец был подтянут и трезв. Его гладко выбритые щеки были мягкими и горячими, как два озерца, а из гроздьев алеющей рябины мне хотелось сделать сережки для мамы.

Но частенько, выходя с занятий, я плакала и заявляла отцу, что больше не хочу ходить в школу.

Я была уверена в том, что весь наш 1 «В», который даже не успел меж собой толком перезнакомиться, настроен против меня.

Когда я пришла в первый класс, то благодаря отцу уже умела бегло читать, считать и даже писать прописными буквами.

А мои тупые одноклассники не умели.

Учительница начальных классов Гребешкова с самого начала меня хвалила и выделяла, тем самым настроив против меня некоторых детей.