Картвелеби. Книга вторая

Михаил Каминский – или просто Мишель, как назвали его сослуживцы, – был высоким, приятной наружности юношей. Он носил ухоженные волосы, подкрученные по последней моде усы, обладал блестящими светскими манерами и никогда не разочаровывал начальство. Поляк по происхождению, он знал европейскую культуру изнутри и прекрасно вписывался в её быт. Несмотря на преимущественно приподнятое настроение, сегодня он выглядел озадаченным.

– Что там у вас? Докладывайте, – приказал граф, не выпуская из рук пера. Он уже начал делать какие-то записи в своих бумагах.

– Только что пришло письмо от князя Циклаури, ваше сиятельство, – доложил Мишель, пройдясь вперед по кабинету, и положил конверт на стол графа. – Боюсь, он задерживается.

Начальник хмыкнул, почесав бородку, и несколько секунд неотрывно смотрел на послание. Затем он как будто очнулся и, отослав графа Каминского прочь, распечатал ножом письмо его друга.

Шалико Константинович писал:

«31 января 1888 года

Милостивый государь!

Господин генеральный консул,

Я пишу Вам это письмо, надеясь на сочувствие и понимание, которое Вы всегда проявляли к своим подчинённым. За два года, что я нахожусь в услужении вашего сиятельства, я делал всё от меня зависящее, чтобы быть в числе тех, кем Вы дорожите. Сим посланием же я, возможно, перечеркну все свои старания, но у меня нет иного выбора. В начале января вы отпустили меня из Рима в отпуск, в связи со свадьбой моей сестры. Однако помимо столь радостного события случилось и одно происшествие, которому я не нахожу оправданий. Оно выбило почву у меня из-под ног, лишило способности думать и намертво привязало к дому до тех пор, пока не найдётся решение. Прошу простить меня за бестактность и неуважение, которые я проявляю этим обращением, но я молю Вас о продлении моего отпуска на неопределённый срок. Я был и остаюсь самым преданным Вашим слугой. Поверьте, если бы не кощунственная несправедливость, чей жертвой пал самый дорогой мне человек, я бы ни за что не стал просить Вас о таком одолжении.

Я пишу об этом – пусть даже косвенно, – и у меня наворачиваются на глаза слёзы. Мне остаётся только уповать на Ваше милосердие и возносить Богу молитвы о той, чья судьба поставлена на кон.

Покорный Вам,

Князь Циклаури».

Несколькими днями раннее…

Вернувшись с приёма в съемном особняке Абалаевых, Нино так и не смогла уснуть. Всю ночь она провела за чтением «Страданий юного Вертера», которые так кстати нашла под шкафом!.. За пять тягостных лет, что эта книга там пролежала, она успела покрыться пылью и паутиной, но княжна с большой любовью стряхнула с неё ностальгию и, не скрывая улыбки, прочла до самого конца. Сколько воспоминаний, сколько сладостных мгновений связано с этой историей!.. После разговора в библиотеке тоска ощущалась особенно остро. Но ведь «Вертер» попал под шкаф неспроста… Натали тонко подметила про «сломанное сердце», и Нино до сих пор сокрушенно жмурилась, вспоминая о своей глупости. И как… несколько неосторожных слов смогли всё так поменять?

Утром Тина зашла в спальню сестры и умилилась, увидев, как та спала, крепко прижимая к груди книгу. Тёмные кудри рассыпались по белой подушке, а дыхание было ровным, как у младенца. Со стороны даико смотрелась так трогательно и невинно, что у будущей матери сжалось сердце. Когда-нибудь и её дочь или сын будут спать так же сладко, а она подойдет к ним и…

– Шалико! – спросонья позвала Нино, как только даико коснулась её плеча. Госпожа Ривкина лукаво улыбнулась.

– Нет, дорогая. К сожалению, это всего лишь я.

Сестра густо зарумянилась и поспешно отвела взор. Тина легла рядышком и привлекла её к себе. Книгу она отложила на прикроватную тумбочку и приобняла Нино за плечи.

– Тебе повезло, что это услышала я, а не Саломе. Не отделалась бы потом от шуток.

– Не дай Бог!