Картвелеби

Несколько секунд оба промолчали. Сердце стучало, отдаваясь в ушах, но не от страха, а от радости и хорошего предчувствия.

– Вот теперь я узнаю своего дзму, – тихо проговорил Шалико, и взор его изрядно потеплел. Старший брат рассмеялся и, споткнувшись о мундир, горячо обнял младшего. Они так соскучились друг по другу, что никто не решался разомкнуть объятия.

Как старший, Давид отстранился первый и, прислушавшись к ссоре внизу, снисходительно улыбнулся.

– Ламара попала впросак? – весело рассмеялся мужчина. – Прямо как я, не так ли?

Шалико не нашёл в себе сил перечить этому, но добросердечный родственник не обиделся. Они ещё раз обнялись.

– Хорошо хоть, Софико не такая темпераментная, – покачал головой малой, – иначе обе наши сестры остались бы незамужними.

Давид усмехнулся со знанием дела и широким жестом пригласил гостя внутрь.

Окончательное примирение между братьями сделало их отъезд не столь болезненным, хотя тучи над их головами пока что не рассеивались. Ранним августовским утром, когда они вышли из ахалкалакского особняка с чемоданами в руках, улицы пустовали, а воздух был свежий и чистый. У дверей стояли два запряжённых экипажа, смиренно ожидая своего часа.

Отец провожал обоих сыновей в путь довольно отстранённо и сухо. Он всё ещё с трудом переносил позор средней дочери. Мать, поглощённая горем Ламары, безжизненно расцеловала каждого в щёку и осенила крестным знамением. Правда, не забыла прыснуть вслед воды. Ламара из своей комнаты не вышла. Одна лишь Софико повисла и у одного, и у второго на шее и дала наставления:

– Дзме Давиду надо быть сдержаннее, – сказала она, попеняв ему пальцем, – а Шалико, наоборот, полюбить большую жизнь! Ты только окунёшься в неё… некогда хандрить!..

Оба рассмеялись, подмигнули не по годам мудрой младшей сестре и с нежностью щёлкнули её по носу. Малышка чувствовала, что у среднего брата на душе скребли кошки, хоть и не догадывалась об истинной причине. Впрочем, никто не догадывался. Да и вряд ли кто-либо из них смог бы облегчить его боль. Только один человек обладал такой властью…

Лошади зацокали копытами по мостовой, а колёса экипажа набрали обороты. Пока отец, мать и Софико махали отъезжавшим фаэтонам вслед, Шалико не оборачивался на них и думал о Нино. Даико посоветовала полюбить «большую жизнь», но после всех событий этого лета он едва ли сможет это сделать. Рана в душе слишком сильно кровоточила, чтобы зажить так скоро.

«Я очень-очень тебя люблю и не хочу, чтобы мы расставались в плохих отношениях».

Грудь сжало от щемящих чувств, и, отбросив в сторону гордыню, Шалико застонал от тоски. К черту всё, он бы её простил, если бы она только приехала с ним попрощаться!.. Если бы появилась сейчас из-за угла, призналась бы, что тот памятный диалог и ей не давал покоя и что, помня о нём, она не могла отпустить его так. Но она не появилась. Ни из-за угла, ни на дороге. Может быть, ей просто стыдно? Может, она ещё напишет ему? Шалико знал, что тогда его гордость рассыплется, как карточный домик, но… отчаянно этого хотел.

– Нино что-то сделала не так? – долго сдерживаясь, спросил Давид, когда они вышли из экипажей на развилке, возле которой им предстояло расстаться. – Это из-за неё ты такой несчастный?

Шалико тяжело вздохнул и отвёл глаза, потоптавшись на месте. Брат понял его и без слов, печально улыбнулся и, попросив кучеров подождать, занял место по правую руку. Перед ними раскинулось бескрайнее зелёное поле, волосы приятно трепал ветерок. Оба морщились от солнца и глубоко дышали. Более умиротворительного места они не видели давно.

– Знаешь, Нино всегда была чуть-чуть дурочкой, – немного погодя заговорил измайловец. – Ты забудешь её, как только приедешь в Москву. Тебя ждёт большой успех среди салонных красавиц. Готов поспорить на деньги!

– А ты забыл Саломею? – немногословно парировал дзма, а Давид прикусил язык. Да уж, дипломатов не переспоришь!..

– Как бы то ни было, – он настойчиво развернул юношу к себе и вгляделся ему в лицо, – выше нос! Где наша не пропадала?

Шалико не мог не оценить столь искреннего желания помочь и утешить, хоть и был расстроен. Ещё одна волна нежности накрыла его с головой, и он тепло улыбнулся Давиду. Они в последний раз пожали друг другу руки и разошлись по своим экипажам.

На развилке братья разъехались по разные стороны. Один держал путь в Петербург, а другой – в Москву.

Конец.