Карты и сновидения [СИ]

— Да, — ответил он, — если ему там было что есть, думаю, вполне возможно. Даже если он там был один. У нас вот были такие святые — пустынники. Тоже уходили от людей и жили полсотни лет, ни с кем ни слова. То-то я понять не могу, что он говорит.

— Нет, — элле покачал головой, — другое. Это язык райского острова Ами-Де-Нета, придворный песенный язык, изысканный, специальный. Саинчи был его хранителем. А прочее… Да, я склонен согласиться с тобой, элле.

Он поднялся, поправляя рукава.

— Я должен внести в свиток сказанное тобой. Отдыхай, тебя призовут к пробуждению одновременно с саа саем. Вдруг ты захочешь сам сообщить принцессе радостную весть.

— Радостную?

— Великая Неллет ценила высокие умения лучшего из саинчи.

Глава 24

Мелкий дождь лил такой сплошной пеленой, что капли, казалось, висели в воздухе, никуда не деваясь. В серой туманной взвеси иногда показывался крутой бок корабля, медленно поворачивался, коротко, упирался в доски причала и снова замирал, пропадая и становясь тенью. В тишине слышался временами тихий плеск, когда капли, сеясь, наполняли выемки и углубления, переливая излишек ниже, с верхушек стен на завалинки, оттуда — в жирную глину у подножия бревенчатых срубов. И очень-очень вдалеке послушную мерность дождя нарушали другие звуки, такие далекие, что слышать их было некому. Почти некому.

Молодой мужчина в углу комнатки без потолка поднял голову, стараясь не уронить на плечи большой капюшон плаща. Прислушался напряженно, одновременно держа взглядом открытый дверной проем. Острые черты худого лица разгладились, но другое напряжение, вызванное осторожностью, осталось. Он быстрее заработал руками, наощупь совершая мелкие движения под столешницей, куда вытянул кисти, до пальцев укрытые непромокаемыми рукавами. Сгорбился. Сидеть было неудобно, плечи болели, но в его комнатке единственным местом, куда не попадали капли дождя было низкое пространство под широким столом. И пока воины, следящие за порядком, не знали об этом. Но вдруг кто-то из парней Веста заметит…

В широкой банке, прижатой к стене в углу стола, кустилась часовая травка, трогала остриями мутное стекло, ползла выше, медленно, почти незаметно для глаза, но при каждом взгляде он видел — времени все меньше. Скоро верхушки травы упрутся в крышку и дождь поредеет, в соседней комнате заворочаются принимающие благость. Его семья — дед, две мамки — одна уже старая, с вечным испугом на блеклом лице, а вторая — снова тяжелая от дядьев-соседей. И маленькая сестра. Жаль, подумал мужчина, не слишком маленькая. Жаль, успела вырасти, до того как…

И прогнал мысль, чтобы не мешала. За открытыми в коридор дверями пронесся веселый шум, прошлепали туда-сюда быстрые шаги. И не стихли, врываясь в комнатку.

Мужчина скривился, пытаясь сделать лицо, скрытое капюшоном, свирепым. Недовольно дернул плечами.

— А никого, — звонко ответил на пантомиму мальчишка лет пяти-шести, валясь на лавку и шлепая розовыми босыми ногами по мокрому полу, — тама никого, Хан, люди спрятаны. Пошли, Хан, а? Пойдем, Ханка!

— Тише! — зашипел собеседник, дергая плечом.

— Та спят твои. Еще вот, — мальчик вытянул руку, растопыривая пальцы, дунул на стебли и лепестки, те послушно втянулись под растрепанный рукав, — еще будут спать два разговора. Коротких если.

— Ты еще мал, брат Корайя, и неосторожен. Я лучше знаю. Сказал — молчи.

— Зато я расту, — Корайя вскочил, поднимаясь на цыпочки, сложил над мокрой головой руки, вытягивая пальцы, — вот-вот-вот, расту-расту. Пошли, Ханка, мамка дождя научит тебя вырасти по-настоящему.

Хан повел неопределенно плечами.

— Стру-усил, — протянул Корайя, снова плюхаясь на лавку.

— Чуни, — напомнил ему Хан злым шепотом, — быстро!

Тот скривил рожицу, дразнясь, но послушался, ногой нашарил под узкой лавкой смятую обувь, натянул, скрывая розовый блеск вымытой дождями кожи.

Приподнялся на лавке, упираясь ладошками в мокрое дерево, высматривая, что Хан делает под столом. И шлепнулся на место, когда тот снова скорчил свирепую рожу, нагибаясь и пихая что-то поглубже, в тайный выдвижной ящичек.

— А все, — с сожалением проговорил мальчик, слизывая с губ мелкие капли, — нет второго разговора, даже маленького совсем. Нету-нету дождя…

Хан выпрямился, взглядывая на мутную банку. Трава доросла под самую крышку, уперлась острыми стебельками, складывая их петлей. Хан быстро прошел через комнату, сел рядом с мальчиком. И скинув капюшон, запрокинул голову, держа на лице бессмысленную блаженную гримасу.

Корайя зашелся тихим смехом. Откинулся к стене и, кривляя старшего, тоже скроил нужную гримаску.

Через несколько мгновений в соседней комнате заворочались, охнула беременная мамка, старшая проворчала что-то укоризненно. В дверном проеме показался дед, держась за поясницу, покачал головой, заросшей серыми сединами.

— Ай и лентяи ж. Оба. Ханка, вставай. Думаешь, коли болящ, тебе и жрать без труда всю жизню? Бери Корайку, подите за углями. Да кланяйтесь низко, скажите, как Нора родит, будут хорошие вещи на мену. Одежа там, еда какая. То скоро уже.