Карты на столе. Немой свидетель. Смерть на Ниле

— Ничего я не знаю. — Она бросила на него проницательный взгляд. — Эта история с завещанием? Или что-то еще? Собираетесь выкопать Эмили?

Пуаро ничего не ответил.

Мисс Пибоди важно кивнула головой, словно услышала ответ.

— Часто пыталась представить… — вдруг сказала она, — какие чувства испытывает… Читая газеты, нет-нет, да и подумаешь, а не доведется ли выкапывать кого-либо в Маркет-Бейсинге… Вот уж в голову не приходило, что этим кем-либо может оказаться Эмили Аранделл…

Она впилась взглядом в Пуаро.

— Вряд ли ей это понравилось бы. Вы ведь, наверное, об этом уже думали?

— Да, думал.

— Я так и поняла — не дурак же вы в самом деле. И не особенно назойливы.

— Благодарю вас, мадемуазель, — поклонился Пуаро.

— Хотя, взглянув на ваши усы, очень многие не согласились бы с моим мнением. На что вам такие усы? Вам они нравятся?

Я отвернулся, содрогаясь от смеха.

— В Англии к усам относятся без должного почтения, — отозвался Пуаро, любовно разглаживая свои холеные усы.

— Смешно! — заявила мисс Пибоди. — Я знавала женщину, у которой был зоб, и она им страшно гордилась. Трудно поверить, но это — чистая правда. Да, счастлив тот, кто доволен тем, чем его наградил Господь. Чаще бывает наоборот.

Покачав головой, она вздохнула.

— Вот уж никогда не думала, что в нашей глуши может произойти убийство. — И снова впилась взглядом в Пуаро. — Кто из них это сделал, а?

— Я что, должен прокричать это имя прямо здесь на улице?

— Скорей всего, вы не знаете. Или знаете? Что ж, дурная наследственность — дело нешуточное. Интересно, миссис Варли отравила-таки тогда своего первого мужа? Неплохо бы знать.

— Вы верите в наследственность?

— Хорошо бы, если это был Таниос, — вдруг неожиданно заявила мисс Пибоди. — Лучше уж посторонний! Впрочем, лучше, хуже — что теперь рассуждать! Ладно, пойду. Вижу, из вас не выудить ничего интересного… Кстати, кто вас просил этим всем заниматься?

— Покойница, мадемуазель, — мрачно отозвался Пуаро.

Услышав это, мисс Пибоди почему-то вдруг расхохоталась (из песни слова не выкинешь). Но, быстро спохватившись, сказала:

— Извините меня. Это было так похоже на Изабел Трипп — вот и все. Кошмарное создание! Правда, Джулия еще хуже. Все строит из себя девочку. Мне никогда не нравились эти платья с оборочками, тоже мне юная овечка! Всего хорошего. Видели доктора Грейнджера?

— Мадемуазель, мне придется свести с вами счеты. Вы выдали мой секрет.

Мисс Пибоди не отказала себе в удовольствии еще раз расхохотаться.

— Ну и простофили же эти мужчины! Он спокойненько проглотил все ваши россказни. А уж как разозлился, когда я выложила ему правду! Так и ушел, фыркая от ярости. Он вас ищет.

— Уже нашел. Еще вчера вечером.

— Ой, как жаль, что меня там не было!

— Очень жаль, мадемуазель, — галантно подтвердил Пуаро.

Мисс Пибоди рассмеялась и вразвалочку побрела дальше.

— До свиданья, молодой человек, — небрежно бросила она мне через плечо. — Не вздумайте покупать эти стулья. Наверняка подделка.

И пошла, смеясь густым, сочным баском.

— Очень умная старуха, — заметил Пуаро.

— Несмотря на то, что не отдала должного вашим усам?

— Вкус — это одно, — холодно заметил Пуаро, — а мозги — другое.

Мы вошли в лавку и провели там двадцать приятных минут, разглядывая выставленные на продажу вещи, но покупать ничего не стали и, довольные собой, зашагали в направлении «Литлгрин-хауса».

Нас впустила и провела в гостиную Элен. Ее щеки на этот раз пылали ярче обычного. Наконец послышались шаги сверху, и в комнату вошла мисс Лоусон. Она запыхалась и, казалось, была чем-то взволнована. На голове у нее был шелковый платок.

— Надеюсь, вы извините мой вид, мосье Пуаро. Я просматривала шкафы — столько вещей! — старые люди любят собирать всякую мелочь, — боюсь, что и дорогая наша мисс Аранделл не была исключением — после уборки столько пыли в волосах — просто удивительно, сколько у людей всего скапливается, — я обнаружила две дюжины игольниц — целых две дюжины.

— Вы хотите сказать, что мисс Аранделл купила две дюжины игольниц?

— Да, убрала и позабыла про них — и, разумеется, все иголки заржавели — такая жалость. Она имела обыкновение дарить их горничным на Рождество.

— Она была такой забывчивой?

— Очень. Вечно не помнила, куда что клала. Как собака, которая прячет кость, а потом не может ее найти. Я ей всегда говорила, что нужно сказать: «Черт, черт, поиграй и отдай!»

Она засмеялась и, вытащив из кармана маленький носовой платочек, вдруг принялась шмыгать носом.

— О, Господи, — слезливо сказала она. — Так стыдно смеяться здесь.

— Вы слишком чувствительны, — заметил Пуаро. — Чересчур близко принимаете все к сердцу.

— Помнится, мне и матушка моя так говорила, мосье Пуаро. «Ты чересчур близко принимаешь все к сердцу, Мина», — часто слышала я от нее. Большой недостаток, мосье Пуаро, иметь такое чувствительное сердце. Особенно когда самой приходится зарабатывать себе на жизнь.

— Совершенно верно. Но теперь все это уже в прошлом. Вы сейчас сама себе хозяйка. Можете наслаждаться жизнью, путешествовать, теперь вам не о чем беспокоиться, не о чем тревожиться.