Карусель

— Раньше я думал, когда ты против Осинского, Беленького, Окаемова и других выступал на собраниях, что хочешь у публики дешевый авторитет заработать, — продолжал Михаил. — А теперь вижу, что ошибался...

— Передай Осинскому, что не боюсь я его. И книга моя выйдет, пусть не в этом году, но выйдет. А фальшивые, пустые рецензии в газетах мне не нужны. Обойдусь. И придет время, когда и под ногами Осинского и его компании земля задымится... Как ты тогда себя будешь чувствовать, Миша?

Он повернул в мою сторону большую голову и, глядя на меня своими серыми с поволокой глазами, обезоруживающе улыбнулся:

— Тогда я к тебе переметнусь, Андрюша. Не оттолкнешь ведь? Идеальных людей на белом свете мало, я что-то таких не встречал, так что всем: и честным, и нечестным, принципиальным и беспринципным — всем нужно на кого-то опираться. А у меня плечо могучее. Я всегда, Андрюша, пригожусь.

— Я не хотел бы быть на твоем месте, — сказал я.

— А я — на твоем.

Мы распрощались на углу, я пошел к станции метро, а Михаил Дедкин остался на тротуаре. Удивительно, что нынче не предложил куда-нибудь заскочить и выпить. Видно, понял, что мне с ним прискучило разговаривать. Осинский и его компашка даже из хороших, талантливых ребят делали середнячков, во всем им покорных. А ведь когда-то Михаил неплохо начинал. Когда ни к чьему плечу не прислонялся...

Меня больше сейчас занимали мысли об Ирине и Толстых. Действительно у них какой-то опыт? Впрочем, Ирина никогда не обманывала меня. Но дружба ее с шефом меня тяготила. Разговаривать со мной на эту тему она не хотела, однажды даже резко заметила, что Александр Ильич — руководитель ее будущей кандидатской диссертации и вообще старинный друг.

За каждый день радости от близости с ней я потом расплачивался сомнениями и неуверенностью в ней. Ну что казалось бы проще: пошли в ЗАГС, расписались, обменяли квартиры на одну большую и зажили бы себе нормальной советской семьей.

У нее была неудачная семейная жизнь, и это наложило свой отпечаток на молодую женщину. Я не раз замечал, когда мы лежали рядом, она пристально рассматривала мое лицо, думая, что я заснул. И в глазах ее нечто такое появляется, чего я понять не могу. Это и любовь, и ожидание еще чего-то, и недоверчивость. Иногда мне бывает даже жаль ее. О покойном муже, Крысине, мы больше не говорим, кажется, Ирина забыла о нем. Хорошо если бы она выбросила из головы и Александра Ильича Толстых!.

3

На Литейном мосту я остановился. Нева, тяжело колыхаясь, несла свои темные воды в Финский залив. Вдоль гранитных берегов еще громоздились ледяные торосы, но буксиры уже ходили по Неве. Первый по-весеннему солнечный день — и уже на узкой косе Петропавловской крепости стоя загорают молодые люди. И это тогда, когда на улицах еще можно увидеть прохожих в дубленках, зимних пальто, теплых шапках! Вот они, контрасты большого города! От грохота трамваев сотрясается железобетонный мост, из крошечной будки у чугунной решетки выглядывает милиционер. Что он там делает? Машины считает? Или буксиры на Неве? Купается в золотистом сиянии шпиль Петропавловки, стройные здания и дворцы на набережной плавно выгибаются, видно, как по влажному шоссе катятся машины. Крейсер «Аврора» все еще окружен ледяными наростами, из серой трубы чуть заметной голубоватой змейкой тянется в чистое голубое небо дымок. Пройдет еще несколько дней, и по Неве поплывут льдины, шуга.

Весенние запахи талого снега и пробуждающейся к бурной жизни земли будоражат нас какими-то первобытными воспоминаниями, когда человек целиком и полностью зависел от природы и был свободен от цивилизации. Как птицы начинают свои весенние перелеты, так и современный человек в эту пору томится чем-то несбыточным, его тоже куда-то влечет, манит, хочется все бросить и уйти вдаль...

Что меня держит в Ленинграде? Квартира? Но кто знает, сколько еще недель, месяцев будет меня мурыжить мадам Комлева? Я хоть завтра бы уехал, но знаю, что и там, в Петухах, буду думать о квартире, ордере, телефонном звонке из жилищного учреждения. А поторопить события я не в силах. А может, весеннее настроение сделает Аллу Дмитриевну добрее, человечнее? Весна-то может и сделала бы такое чудо, но Осип Маркович Осинский не допустит этого. Вместе с ее мужем, режиссером, он все сделает, чтобы мне навредить.

В детдоме все было проще: чаще всего наши спорные вопросы разрешались кулаками. Враг стоял прямо перед тобой, и уж от твоей силы и ловкости зависело, победишь ты или нет. И как я помню, в таких честных поединках один на один чаще всего побеждал тот, кто был прав. Само чувство правоты давало тебе преимущество даже перед превосходящим тебя силой противником. Но как победить Осинского, если он наносит тебе болезненные удары чужими кулаками, сам при этом оставаясь неуязвимым?