Карусель

Я спокойно подошел к пресмыкающемуся — уж все так же неспеша полз в сосняк — взял его в руку, провел пальцами по прохладной глянцевой коже и отпустил.

— Я так не смог бы, — покачал головой Алексей Павлович. — Змею — в руку?!

— Ужа, Леша, ужа, — сказал я.

Глава двадцать восьмая

1

Давно ли я мечтал вырваться в Петухи? Ровно месяц назад. Вырвался! Две недели был счастлив, что живу в своем доме, на природе, вдали от шума городского. И вот уже несколько дней меня съедает тоска по городу, знакомым мне людям. Вдруг лихорадочно захотелось поскорее завершить ремонт новой квартиры. Я отдал ключи в контору по ремонту квартир, но делают ли они что-либо без меня? Короче, те самые городские мелочи, от которых я так лихо удрал, снова обступили меня со всех сторон. В мыслях, конечно. Да и, наверное, выдохся. Если я сначала каждое утро бодро садился за машинку и стучал до самого обеда, то теперь старался придумать себе какие-нибудь другие дела: ходил к турбазе на ключ за водой, хотя рядом был колодец, тесал рубанком в мастерской доски для полок встроенного в стену шкафа. Строители ведь не позаботились оборудовать их, так же, как и сделать антресоли. Исправлял вышедшие из строя обогреватели, ни с того ни с сего рьяно брался за уборку дома, а когда и это было сделано, забирался на чердак и в пыльно-паутинной тиши перебирал старые письма, газеты, журналы. Бродя по дому, выискивал какую-нибудь работу. То установлю новую полку для книг, которых и здесь накопилось столько, что уже не помещались в комнате, на веранде и даже в чердачной пристройке.

Я пытался убедить себя, что в городе не увижу такого солнечного свежего утра с росой и сиреневым туманом над озером, не услышу скворчиных песен. Кстати, по вечерам в низине за узким ручьем, который соединяет наше илистое озеро с большим турбазовским, пускали звонкие трели соловьи, о кукушках я уж не говорю: они и днем, и вечером куковали. Не будет такой тишины, первые дни в Ленинграде мне тяжело дышать, легкие за месяц отвыкают от гари, копоти, выхлопных газов автомобилей. Но Ленинград настойчиво звал, приглашал к себе. И я знал, что пришла пора собираться.

Гена Козлин уже с неделю как вышел из отпуска на работу, он приедет в Петухи только в субботу. Покопается в огороде, истопит баню, попаримся с ним, а в воскресенье отчалим: он — в Великие Луки, а я — в Ленинград. Сумка моя была уже давно собрана, честно говоря, если бы не Гена, я уже и в четверг мотанул бы в Питер, но уговор дороже денег. Я обещал Козлину, что дождусь его.

И еще была одна причина, которая обострила мою тоску по Ленинграду, это моя отшельническая жизнь в Петухах. И Света Бойцова, и Ирина Ветрова маячили перед моими глазами, когда я ложился спать на прохладной веранде и когда утром просыпался... Все их недостатки, все мои с ними разногласия стерлись, показались мне здесь незначительными, мелкими, а вот их женские достоинства волновали меня, возбуждали. Какие бы теории я тут ни выдумывал, дескать, для творческого человека одиночество — это идеальные условия для работы, жизнь без любимой женщины была пресной, неполноценной, и не только потому, что я еще был, в общем-то, мужчиной полным сил, а и по самой простой причине: мне некому было иногда по неделе и слова сказать — с Геной особенно не разговоришься, да и его сейчас нет, Николай Арсентьевич весь в заботах как бы раздобыть спиртного, и я ему — не компания, знает, что у меня в подвале пусто и не говорит больше по утрам: «Рославыч, признавайся, есть сто граммов?» Знает, что нет. На Псковщине снова ввели талоны на спиртное. А вот когда и где их отоварить, не все знают. Кивнет мне утром через забор Балаздынин, хрипло откашляется и скажет: «Доброго здоровья, Рославыч!» И весь разговор. Палец его никак не хочет заживать, плохо сгибается, и сосед мой все еще на бюллетене. Где он находит выпить при нынешних строгостях, ума не приложу!

Когда я сажусь за стол обедать, то стул ставлю напротив окна, в которое хорошо видна дорога от бора. В это время прибывает рейсовый автобус из Великих Лук в Боры, и я тешу себя надеждой, что вдруг в один прекрасный день на песчаной дороге покажется высокая стройная фигура Светы Бойцовой. Или Ирины Ветровой? Света много раз сюда приезжала, а вот Ирина так и не смогла вырваться, хотя и говорила, что ей очень хочется посмотреть на таинственные Петухи, где я пишу свои романы. Вот и приехала бы, посмотрела... Но на дороге появлялись лишь нагруженные сумками с продуктами местные жители. И еще гости на турбазу. Женщины здесь и летом носили ватники и платки на головах. И походка у местных жительниц была мужской: тяжелой, развалистой. Да и похожи они были друг на друга, Наталия Адова — жена хромого Петра, в молодости, видно, была красавицей, а сейчас раздалась вширь, огрузла, голос у нее мужской, грубый, может и матом запустить. Здесь все женщины матерятся, как сапожники, не отстают от мужчин.