Карусель

— Я понимаю, Леша, что человек, занимающий высокую должность, должен иметь какие-то привилегии — машину там и прочее, но это не должно заслонять от него людей, народ, вы прячетесь от этого самого народа, даже стекла на персональных машинах сделали темными, непроницаемыми. А прячетесь оттого, что у вас, друг, совесть была нечистая. Вы жили по иным законам, чем народ. Вы стали неприкасаемыми, и в вашем продвижении наверх не нужны были ум, способности, главное — ладить с вышестоящим начальством, угождать ему, изворачиваться, врать. А с народом общались лишь с высокой трибуны, даже в перерывы укрывались от него с начальниками в кабинетах, не дай Бог, какой-нибудь энтузиаст подойдет и чего-либо попросит или пожалуется... Ведь вы жили не в вакууме, все видели, знали, что происходит в стране, в отличие от сидящих на самом верху партийного Олимпа деятелей, знали и принимали это как должное. Народ сам по себе, где-то там, внизу, а вы — сами по себе повыше, над ним, а голубая мечта ваша была — забраться туда, на Олимп, скрытый даже от вас дымкой таинственности и неизвестности. Что-что, а тайны свои вы научились хранить! Никто не знает, что творится на самом верху.

Конечно, это не ко всем относится, много есть честных партийных руководителей, которые по мере сил борются со злом, стараются что-то сделать для людей, но таких во времена Брежнева очень скоро убирали с высоких должностей. Был человек на виду, о нем писали, публиковали портреты, издавали речи, которые никто не читал, а выставили — и могила. Ни слова о нем,, будто и не было такого. Не все даже знают, жив ли бывший деятель или уже умер? Ну, партийные работники, конечно, сделали из этого соответствующий вывод: хочешь хорошо жить, руководить — значит, не высовывайся, не старайся казаться умнее своего начальника... Вот и появилась целая прослойка тупиц, бюрократов, серых личностей, которые якобы проводили генеральную линию партии в народ...

— Ты меня спросил, куда я теперь? — дотронувшись ладонью до гранитной глыбы, проговорил Алексей Павлович. — Не пропаду, Андрей! Ведь нас, таких, как я, очень много в стране, и потом не забывай, много всяких на нашем веку было экономических и политических реформ, менялись и государственные деятели, менялись и реформы, а мы всегда были, есть и будем, пока в СССР коммунистическая партия будет руководящей силой. Куда же без нас? Партия — это не армия, где каждый год призывают на службу, а через два-три года демобилизуют. Я тебе уже говорил, я не против перестройки, я даже готов отказаться от привилегий, кстати, я их не выпрашивал, мне их вместе с должностью и окладом давали. И если бы я отказался, то, наверное, и должность бы не получил. Короче, я еще полон сил и готов исправлять все те ошибки, которые мы допустили, причем на любом посту, но никто не убедит меня, что я — отработанный пар, ни на что уже больше не гожусь. Будет новая линия партии, и я ее так же неуклонно буду проводить в жизнь, как это делал и раньше. Что-что, а к дисциплине нас приучили.

— Ты — да, — подумав, согласился я. — А другие? Те, кто сейчас скрежещут от злобы зубами и готовы бороться насмерть за свое не по заслугам занятое место, за привилегии? Как с ними быть? Ведь они, кто еще остался на местах, а таких очень много, говорят с трибун одно, а втихомолку делают другое, по-прежнему суют нос не в свое дело. Ведь ничем другим, кроме как руководить, они не умеют заниматься! А сидеть в роскошных кабинетах и разгадывать кроссворды вроде бы неудобно. Получается, что выпирает наружу полная твоя ненужность, бесполезность.

Раньше, бывало, решением партии тысячами отправляли коммунистов на руководящие должности в колхозы, совхозы, в милицию, КГБ, а теперь и там они не нужны. Оказывается, партийный работник, который якобы все знает, умеет и может — вовсе и не профессия! Не хотят колхозники председателями райкомовских и райисполкомовских работников, которые столько лет вредили сельскому хозяйству, да и в другие отрасли народного хозяйства нет им дороги, разве что рядовыми. Но кто после черной «Волги» согласится ездить в общественном транспорте? Стоять за мясом, овощами в очередях? А теперь и за кефиром, и хлебом.

— Что это за птица? — показал Термитников на пролетающую цаплю.