Карусель

Яркий тому пример — Владимир Высоцкий. При жизни не получил никакого официального признания ни как актер, ни как поэт. А вся страна знала его, слушала песни. Слушали дома его магнитофонные записи и те, от кого зависело это его, Высоцкого, признание. Слушали, восхищались и... отворачивались. Его даже не приняли в Союз писателей, куда бездарей принимали сотнями.

А умер актер, поэт, музыкант, и схватились за головы: ах, какой погиб талант! И посыпались слова признания, премии... А его уже нет. И те, кто мог бы ему при жизни помочь, разразились в печати слезливыми статьями, как они любили покойного поэта, как восхищались его талантом! Радио и телевидение, которые годами не подпускали Высоцкого к себе, устроили в годовщину его смерти многодневное шоу: поэт гремел по радио с утра до вечера, не сходил с экранов телевидения... Если уж честно говорить, так даже надоело всем это беспрерывное мельтешение знакомого лица и громыхание своеобразного голоса. Будто сразу за все годы замалчивания радио, телевидение обрушили на головы слушателей и телезрителей Владимира Высоцкого во всех его ипостасях...

Подобные мысли всякий раз овладевали мною, когда видел по телевизору, как, скорее всего по инерции, нет-нет и появлялся на экранах тот или иной литературный чиновник, который начинал вещать о перестройке, о новых задачах писателей... Почему эти скомпрометировавшие себя люди не уходят со своих постов? Почему, в конце концов, их не прогонят поганой метлой? Ведь, как говорится, невооруженным глазом видно, что они лгут, фальшивят, по многолетней привычке стараются приспособиться к тому самому новому в нашей жизни, что и предопределило их крах...

2

На Литейном проспекте ремонтируются старые здания и вдоль тротуаров тянутся узкие деревянные коридоры, над которыми громоздятся строительные леса.

Небо — серая овчина без швов и разрывов.

Тротуары и проезжая часть чистые, а вот крыши зданий, скверы, ветви деревьев — в снегу. Проходя мимо арок, я чувствую, как холодный ветер тянет оттуда. Не видно вездесущих голубей, наверное, попрятались под застрехи железных крашеных крыш. Прохожие, зябко кутаясь в пальто и куртки, проходят мимо, хлопают дребезжащие двери магазинов. На крышах троллейбусов и трамваев — комки серого снега. Я сворачиваю на улицу Пестеля, Фонтанка замерзла посередине, в полыньях плавают утки. Почему-то больше красивых с прозеленью селезней, а серых уточек почти не видно. Инженерный замок величественно вздымается красной громадой. Белый снег вокруг него весь испещрен собачьими следами. В окнах — электрический свет. В такую погоду во всех учреждениях горят лампочки. Недолго пожил в Михайловском дворце российский самодержец Павел I, как ни окружал его рвами с водой и железной оградой, настигла его рука убийц. От кого-то я слышал, что в замке есть целый потайной этаж, неразличимый снаружи, но так это или нет, пока не выяснил. Внутри я ни разу не был: там какой-то научно-исследовательский институт и вход по пропускам.

В большом парке перед выходом на площадь Искусств под старым почерневшим деревом бродили по свежему снегу две вороны. Ветер топорщил на их спинах серые, будто припудренные пылью перья, завывал в низко опущенных черных узловатых ветвях. Вороны даже не посмотрели в мою сторону. Там, в деревне, они держались куда осторожнее: близко к себе не подпускали. Я ворон считаю самыми умными птицами в средней полосе России. Здесь, в большом городе, им живется безопаснее, чем их товаркам в деревнях. Там могут и из ружья пальнуть, если позарятся на цыплят, а здесь от них нет никакого вреда людям. Вот и держатся смело.

Знакомый москвич рассказывал, что в столице стали уничтожать больных голубей, распространяющих какую-то эпидемию. И вскоре там объявились армии ворон! Так же отважно бродили по тротуарам, ничуть не опасаясь людей. От ворон спасу не стало. Стаями ночевали в скверах, даже на подоконниках многоэтажных зданий в самом центре. Гоняли кошек, собак. В общем, завладели столицей, как в свое время наполеоновские солдаты.

Навстречу мне пробежал в синем спортивном костюме «адидас» пожилой мужчина. Сколько раз я уговаривал себя заняться бегом трусцой, но так и не смог заставить себя. Зачем мне бегать, если я ходить люблю? Изо рта человека вырывались клубочки пара, белые с черными полосками кроссовки на ногах мелькали, слежавшийся снег на узкой тропинке визгливо скрипел. Хочет до ста лет прожить... Вспомнились четверостишия Омара Хайяма и строки из Корана, который я второй месяц штудирую. В моем романе христиане спорят на темы религии с мусульманами:

Под этим небом жизнь — терзаний череда,

А сжалится ль оно над нами? Никогда.

О нерожденные! Когда б о ваших муках

Вам довелось узнать, не шли бы вы сюда.

А это из Корана:

А сколько мы погубили до них

поколений, — разве чуешь ты хоть