Кащеева наука

Вначале я ничего не видела, лишь ловила взгляды наставницы, аромат ее — медовый, с горчинкой полынной да сладостью луговых летних цветов — кружил голову, и казалось мне, что нахожусь я на склонах холмов в разгар серпня, но вот качнулись тени в мире отражений, иллюзорном и призрачном, и увидела я терема богатые — хоромины, опоясанные галереями открытыми, высились в несколько ярусов, с крышами четырехскатными, а вокруг них сад раскинулся дивный. Росли там груши и яблони, вишни, сливы, еще какие-то невиданные прежде плоды висели на ветках деревьев — ярко-оранжевые, как будто солнышки небольшие.

Зеркало вело нас по саду тропинкой, выложенной песком и огороженной от клумб небольшими белыми камнями, и вслед за проводником невидимым взгляды наши с Василисой скользнули в одну из подклетей, а оттуда — в подпол. Ступени там были темные, временем изъеденные, паутина свисала с потолка, по стенам капельки влаги стекали, рисуя узоры по камню, из которого подземелье то сложено. Спускался наш проводник в отражении зеркальном, а Василиса шепнула:

— Запоминай, Аленушка, пригодится знание это. Терем этот в Нави моровой, как дойдете до подворья Кащеева, так и его самого отыщете.

Тут двери в подземелье распахнулись, и я с ужасом увидела висящего на толстых цепях наставника своего — истощенный, кости одни, обтянутые серой морщинистой кожей, висел он под потолком, и скалился в сумрак череп — вместо привычного мне бледного стариковского лица кости белели с провалами черными вместо глаз. Показалось на миг, что пустые глазницы на меня глядят, вернее, то, что внутри их, почувствовало, что не один он больше. Зажглись синие огоньки в этой тьме — прям в душу смотрит наставник. С мольбой. С любовью?.. Я отшатнулась.

Помочь просит. Спасти.

— Но если известно, где он, так и кто виноват, легко узнать! — крикнула я поспешно, словно пытаясь убедить Василису не отправлять меня в Навь, и в то же время понимаю — не смогу отказаться от ее просьбы.

— Легко, да нелегко… Скрывается от зеркала моего похититель. Девчата-красавицы да наставница ваша, Варвара, тоже там томятся, но в другом каком-то подземелье.

Все погасло, зеркало стало обычным — а у меня сердце в клетке ребер билось испуганной пичугой. Перед глазами стоял скелет, обтянутый тонкой пергаментной кожей, серой, как пепел. Жаль стало наставника до боли в груди — словно кто иголками сердце колет. Неужто права Василиса и есть у меня чувства какие-то к Кащею? Да нет, сама себя одернула, то лишь жалость!

— Так что, отправишься в Навь, чтобы спасти наставника? — прошелестел вкрадчиво голос Василисы, а глаза ее с прозеленью сощурены были, словно разглядела она мои боль да тоску.

— Отправлюсь, — тихо ответила я.

Глава 10

А к весне сны вернулись — те самые, жуткие, пропитанные запахом тины и болота, пропитанные грязью и илом, перегнившей палой листвой и дурманными цветами, которые росли у берега призрачной реки, окутанной туманом и прогорклым ароматом костров.

В этих снах озерницы с бледными, синюшными лицами тянули ко мне перепончатые руки с тонкими цепкими пальцами, что заканчивались острыми, как кинжалы, когтями.

В этих снах я снова тонула в проклятой реке, и боль сжигала мои легкие, вытесняя оттуда воздух и заполняя холодной весенней водой. И казалось, в ней растворена переклик-трава, огненная, злая, которая за ночь в могилу свести может, ежели ее в отвар бросить, а ежели в очаг — надышавшись дымом, человек сгорит от боли в груди.

…Но в самом начале нашего путешествия с Иваном сны едва не стали явью. Мы едва успели выйти за ворота, как я с ужасом вспомнила о том, что Зачарованный лес ограждает река и внутрь ее защитного кола я попала только благодаря обозу купеческому, и то страхов натерпелась. А как быть теперь?

Иван шел чуть впереди, неся заплечный мешок, в который нам сложили самое необходимое в дорогу, и — диво дивное! — Василиса даже выделила нам скатерть-самобранку, чтоб не пришлось тратить время на охоту али завертать на постой в села, что будут попадаться на пути.

Царевичу вся эта идея с вызволением Кащея сразу не понравилась, он злился и ерничал, ярился, кричал, что рад будет, ежели навий царь сгниет в своем плену, но Василиса смогла унять норов Ивана — чем уж она его уговорила, не знаю, разговаривали они при закрытых дверях. А в разум его смотреть я не решалась — вообще не любила я, когда открываются предо мною чужие память да мысли, ведь боль того человека тогда моею делается, тоска его меня глушит, его слезы по моим щекам текут. Можно и умереть в чужом видении… А можно заблудиться — да так, что всю жизнь будешь блукать призрачными дорогами чужих грез.

Потому я и сдерживала изо всех сил умение это проклятущее, за которое меня еще в родной деревне невзлюбили.

Пошел Иван со мной — и то ладно. Я старалась о Кащее не говорить, не хотелось споров да пререканий, и не в ревности было дело — не знал Иван, что меня повелитель Нави соблазнить пытался, — а в том, что мы, вместо того чтобы сестру его искать, идем татя освобождать.

Так он мне и сказал, едва за заборол чародейской школы ступили.