Кащеева наука

— Скажи, почему ты воды боишься? Русалки не во всех же местах шалят, да и не во всякий день… — Иван задумчиво покусывал травинку, и мне показалось, что клыки у него с прошлой ночи еще длинней выросли — после проклятой воды из колодца облик моего спутника менялся слишком уж быстро.

Я боялась однажды проснуться рядом со зверем диким или вовсе солнышка не увидеть — вдруг как разорвет, память потерявши, чувства свои за гранью оставив. Ведь тот, кто живет двумя жизнями, ничего не помнит о том времени, когда та, вторая душа им владеет. Сказывали, и такое бывало — тот, кто вторую душу подцепил, мог всю семью свою извести, и ни сном ни духом про то горевала первая душа вполне искренне, слезы лила да над костром погребальным али на могиле убивалась, а вторая смеялась да радовалась, что удалось всех провести. И когда правда открывалась, не мог человек с нею жить. Впрочем, человеком это чудище назвать можно с большой натяжкой.

Но не могла же я Ивана бросить, как-нибудь да расколдуем, найдем способ. Главное — верить.

— Долгая то история, про воду-то, да и скучная… да и сказывала тебе я уже — нельзя мне к речкам да родничкам, дочки водяного утащат. И нет преград им — в любой день морянки али озерницы, омутницы, кто угодно достанет. Их влечет моя тьма. Мое проклятие. Как будто метка на мне, горит огоньком дивным, зовет и манит водяную нечисть. Но привыкла я… — отмахнулась я, придвигаясь ближе к костру — ночь выдалась прохладная, и чуть в сторону от огня отсунешься, сразу остываешь, до дрожи холодно в лесу было. Но и с костром осторожно надо — как-то я чуть онучи свои не сожгла, догрелась.

Рыжей змейкой скользнула по моей груди коса, в бликах от огня лента кроваво-красной показалась, хотя была блеклой уже, выцвела на солнце. Вспомнилось, как Иван недавно говорил — купит мне много новых лент и косник с самоцветами. Как у Василисы. Даже лучше.

Зачем мне самоцветы? Все едино не дадут в жены взять простую крестьянку, пусть и даром колдовским обладающую. Куда мне в царицы!

— А мне вот любопытно. — Царевич нахмурился, через огонь на меня взглянув, — и показалось на миг, будто алое пламя диковинным цветком распустилось в его глазах. Что таит взгляд этот, за которым иная душа теперь прячется? Жуть таит навью? Или бездну бесконечную? Я боялась смотреть в глаза Ивану. Но я должна была ему верить. И потому смотрела. И улыбалась. И пыталась, чтобы улыбка моя искренней была да ласковой.

— Не любит меня нежить речная да озерная. — Я колени к груди притянула, обхватила их руками, ощутив, что озябла — и жар от огня не спасал. — Да и не за что им меня любить — предала я их мир подводный, да не своею волей. Меня батюшка обещался речному царю отдать — да только случайно вышло то, обменное я дитя, Ваня. Всего не знаю, отчего все так вышло — некому рассказать было… Знаю только, что нарушил он свое слово, за то и утянули его на дно реки. После того водяной к матушке зачастил — все ночами у мельницы воду мутил, проходу ей не было на берегу — ни полоскать, ни мельницей заниматься не могла она, утащил бы. Туманом приползал — я помню это, хоть и совсем несмышленышем была, — увещевал, звал, манил… Я помню, как увидала одной ночью его зеленые глаза — как ряска были они, как листья кувшинок, как заливной луг на рассвете… красивые глаза. Гибельные. Да только сам он жуткий — кожа сморщенная, перепончатые лапы, зубы черные. И запах гнилостный, болотный. Мулякой несет от него, илом. Мать и чабрец, и душицу, и полынь сушила да метелками развешивала везде — не спасло ее это. Однажды она с реки не вернулась, но как оказалась на берегу, я не знаю. Видать, обморочили ее… Вот тогда и забрала меня с мельницы дальняя родичка, обогрела сироту да строго-настрого запретила одной на берег ходить. Да мне и не одной боязно.

— Я тебя не отдам речному царю, — голос Ивана показался легким ветерком, шелестом листвы в ночной тишине, треском сучьев в костре.

Я промолчала, лишь теребила кончик косы, словно руки нужно было чем-то занять. А потом услышала вдалеке плеск — видать, в реку что-то упало или рыба играет, но отчего-то впервые за много времени не было мне жутко от такой близости текучей воды.

Я поверила — не отдаст меня царевич. Ни за что не отдаст.

После привала дальше отправились — лес густел, мрачнел, осины черные все чаще попадались, ели кривые. Откуда тропа взялась — я даже думать не хотела, мало ли какие чудища бродят здесь. Попадались следы трехпалых лап, копыт — и козлиных, и кабаньих, только цепочка следов больно странная была, словно животные эти на задних лапах ходили.

— Почитай добрались, вон за тем болотом должен начаться Приграничный лес, где Яга живет. — Куколка удобно устроилась на Ивановом плече.