Кащеева наука

И все у нас уже начало ладиться — к готовке я Ивана больше не подпускала, — как попался нам на пути колодец. Он торчал из травы, словно зуб старой ведьмы, а на его краю деревянное ведерко расписное синело — васильки да пичужки какие-то. Царевич туда, к ведерку этому, а кукла в крик:

— Не пей ты гадость эту, проклята в нем вода!

— Козленочком стану? — улыбнулся тот, но от колодца отступил.

— Кто его знает? Но я черное колдовство за версту чую. Неладно тут что-то, а что — не пойму. Переночуем на соседней прогалине — там как раз навес из ветвей хороший, коли дождь пойдет, не намокнете.

— Но у нас вода на исходе, — напомнила я, — может, дальше пойдем, вдруг ручей попадется.

Оглянулась опасливо — все казалось, что из-за плеча кто-то наблюдает за нами. Странное чувство, пугающее.

— Дождевой наберем али квас пить будем — скатерочка сподможет! — Куколка целеустремленно направилась к негустым зарослям хмеля, что стеной высились, — за ними вроде как поляна виднелась.

Мы с Иваном следом.

Едва разместились да с костром управились, уже и стемнело. Сумерки плеснулись волной из оврагов, поднялись к алеющим небесам, заливая их мутной синью. Тревога не уходила, как я ни пыталась забыть о ней да отвлечься — царевич как раз о заморской поездке своей рассказывал, про чужие обычаи дивные. Остатки утки, которую утром в глине запекали, доели быстро, да и спать легли, чтобы встать пораньше — дождик мелкий уже шелестел по листьям, и под эти звуки хорошо будет отдыхать. Хорошо, что полог ветвей над нами густой, словно крыша, не промокнем небось. А ежели сильный ливень хлынет, так рядом ель огромная, у ее ствола можно будет переждать.

Но вот снились мне мерзости всякие — то я зачем-то хоромину Василисы Премудрой подожгла и на метле по небу летала да на пожарище любовалась, то силу не рассчитала и вместо дождя бурю страшную вызвала, деревни целые уничтожив, — так и ворочалась всю ночь, то и дело просыпаясь.

И как не заметила, что Иван-то наш отходил от стоянки, даже не знаю. Видать, в то время, как сон меня все же сморил, он и успел отлучиться.

Проснулась я окончательно, когда светать начало. Слышу, Иван с Гоней ругаются, только дым коромыслом стоит.

— Вот дур-ра-а-ак! — протянула кукла обреченно, словно устала орать да ссориться.

Я вскочила, гляжу — сидит у дерева наш Иван, колени к груди прижав, обхватил их руками, а глаза темные, злющие, и из шевелюры его золотистой рога пробиваются. Самые что ни на есть козлиные.

— Обморочило меня что-то, — оправдывается, — сам не знаю, как у колодца оказался — пришел в себя, когда уже воду эту проклятую пил! Гонечка, что теперь будет-то?

— Двоедушник ты теперь — вот что! — отвечала та. — И что за нечисть к тебе прицепилась, этого я не знаю. И как изгнать ее, оторвать от твоей души, тоже не знаю! Может, Василиса бы помогла — да только нет ее рядом. И назад возвращаться уже нельзя. Что же ты натворил, что же натворил…

Двоедушник… Я вскрикнула, пошатнувшись.

Иван поднял взгляд на меня — и там, в серой мгле, что клубилась черными тучами грозовыми, я увидела нечто… иное. Чуждое. Нечто запредельно жуткое. И избавиться от этой жути не получится без помощи сильных волшебников. Я же была слишком слаба, да еще и не обучена.

Иван теперь одной ногой в загробном мире, с ним будет морок идти по нашим следам, из его глаз глядеть Навь будет, и все, что мы делать будем, где находиться, обо всем Нави будет известно.

Ничего теперь не скроешь — ни заговорами, ни травами, ни отварами. Двоедушник опасен — не всегда он понимает, кто им управляет, сам ли он что-то делает, или иной кто им руководит. Порой совершит такой обмороченный что-то, а потом кается, рыдмя рыдает — не помнит ничего. Да и, живя за двоих, сгореть можно… Стареют рано такие люди. Впрочем, их и людьми назвать нельзя было уже. Иные они. Чужие природе людской, чужие миру Яви.

И царевич теперь не человек. Вот как быть?

— Зато ты теперь грозу можешь призвать или поле градом побить, — выдавила я, подходя ближе к царевичу. Осторожно прикоснулась к рогу, чуть дернула, будто надеясь, что оторву, рассеется морок и снова станет Иван прежним.

— Больно же! Куда тянешь! — ощерился он, и я разглядела острые клыки вместо зубов — волчьи, кажется.

— Прости… — Я тяжело вздохнула и поняла вдруг — люблю я его, дурака. Ну, или почти люблю. Но люблю или нет — потом разберусь, а Нави отдавать я его не намерена. Все, что угодно, сделаю, любые испытания пройду, а спасу царевича.

Даже если никогда он моим не станет.

Даже если для какой-нибудь царевны спасу.

А демонов-босоркунов прогоним. Главное, ночью его теперь крепко связывать, чтобы не бродил, людей не пугал да чтоб не навредил кому.

Иван же перестал хмуриться, вскочил, обнял меня, да так сдавил ручищами, что я едва не задохнулась. Но отчего-то лишь тепло по телу разлилось.

— Спаси меня, Аленушка…

— Спасу.

И тьма грозовая из его глаз схлынула, а я с радостью поняла, что могу вторую душу его прогонять. Одним своим прикосновением — пусть и не навсегда…

Наверное, это и есть любовь.

Глава 11