Кащеева наука

Но я решила не рассказывать ничего боле, гляжу – Иван тоже напряжен, прищур у него злой, диковатый. Не нравится ему гостить у костров медведей-оборотней, но делать нечего, они в этом лесу хозяева, обижать их, от еды да питья отказываясь, опасно. Да и по законам леса не могут они нас тронуть – кто у костра твоего грелся да еду твою ел, тому обязан ты покровительство оказать. Обидишь коли гостя – беды великие на род твой упадут. А берендеям, жен и матерей своих потерявших, и так несладко пришлось…

Потому нас в землянку провели да спать уложили.

Глинобитный очаг в дальнем углу, стены из сосновых бревен – толстые плахи, закрепленные между столбами, врытыми в землю. Диковато, несподручно. Мне привычней срубы были бревенчатые с высоким крыльцом, редко встречала я такие дома, как берендеи ставили, чтобы стены полностью были под землю упрятаны, а лишь крыша над ней возвышалась, а на ней – черепа оленьи да конские, рога витые с нежным бархатным пушком. Видать, нечисть призваны отгонять. На крыше из теса – толстый слой земли, трава, мох, да и стены присыпаны. Тепло в таком жилище, уютно, все ж северные леса, промозглые, зимы здесь лютые, не то что в наших степных деревеньках. Да и от пожаров лесных, кои великую беду несут, защититься можно…

В землянке тепло, хорошо, лежанки широкие, шкурами покрыты – берендеи, даром что сами наполовину звери, все ж не гнушаются охотиться. Но не смогла бы я долго в таком доме жить – окошек нет, сумрачно, тесновато, дым может только из двери выходить, оттого дышать тяжело, видать, плохо проветрили, да и сырость чувствовалась – наверняка во время дождя вода просачивается сквозь стены, а может, и подземные воды рядом, кто ж знает. Но хаты и мазанки для такого леса мало подходят. Чудь дальше на севере уже наземные жилища у люда – все ж промерзший наст мешает ямы рыть…

Усталость взяла свое, да и песни Баюна еще владели мною, чары его душа еще не сбросила, и едва я добралась до лежанки, как закуталась в шкуры и крепко заснула.

Да вот только зря, как оказалось… Не принес сон мне роздыху да покою.

В этом сне у меня были перепончатые уродливые руки с длинными пальцами, заканчивающимися острыми когтями, серебрилась на коже чешуя, и казалась она прочной, словно стальные доспехи. Увидев свое лицо в отполированной водой перламутровой раковине, я отшатнулась всполошенно, ни звука не раздалось под толщей зеленовато-синих вод. Разноцветные ленты водорослей опутали меня, но с легкостью я вырвалась из их скользких объятий, ужом скользнула в сторону, спряталась в каменном гроте, на дне которого сверкали звезды кораллов. Меж них светились крохотные золотые песчинки, розовый и черный жемчуг, старые, покрытые илом и ряской драгоценности – вот венец из красного золота, украшенный изумрудами, кольца и браслеты, инкрустированные топазами, вот гривна из старинных монет, каких я никогда не видывала. Чем дальше я плыла по подводной пещере, тем больше драгоценностей попадалось по пути. Вскоре все дно было усеяно каменьями и златом, и стояли на песке, среди гнилых бревен и водорослей, кованые сундуки, из которых высыпались монеты и сверкающие разноцветные камни.

– Это все станет твоим… – послышался шепот, казавшийся шелестом прибоя.

Я резко метнулась в сторону, но плыть было некуда – вокруг высились каменные стены подводного грота, покрытые зеленым налетом ила. Меня не удивляло, как я дышу, как слышу под водой, все казалось здесь привычным и обыденным. Словно я всегда жила здесь.

– Мне ничего не нужно… – прошептала я в пустоту, но даже заплакать было невозможно – вода тут же смывала слезы.

– Даже они? – все так же тихо прошелестел невидимый собеседник, и в стене грота появилось слюдяное оконце. За ним можно было разглядеть перламутровую ракушку – такую огромную, что, если бы поместить ее рядом с избой, она доставала бы до конька на крыше. Нижняя створка ракушки застлана была шелками, нежно-розовыми, будто рассветное марево над рекой в туманный день, и лежала там женщина в простой беленой рубахе, украшенной вышивкой. Босая, простоволосая – но как же хороша она была! Губки – как малина, глаза – осколки льда на белоснежном узком личике, а волосы – словно спелая пшеница.

Я приникла к этому окошечку, жадно разглядывая видение, и из глубин памяти выплывали картины, как эта же женщина сидит за прялкой у окошка, как она ловко справляется с огромным чугунком у печи, как достает пирог, отодвинув тяжелую заслонку, как плетет мне косы, красиво украшая их атласными лентами…