Кащеевы байки. Сказки о снах, смерти и прочих состояниях ума

Кащеева жена подмигнула Коту Баюну и превратилась в девушку лет двадцати восьми, среднего роста, со светлыми, выстриженными ирокезом волосами над давно не бритыми затылком и висками. У нее были смеющиеся глаза, ласковая улыбка и широкие вишневые брови, нарисованные мимо настоящих, бесцветных.

– Н-наташа, – чуть заикаясь, выговорил парень. – З-зло-одей должен быть с острым клинком.

– Правильно, Тима, – согласилась Н-наташа. – Как иначе узнают, что он злодей? Только Ангел у тебя нечеткий. На облако похож. Нарисуй ему большие крылья. И покажи, что он добрый.

– К-как?

– Подумай.

Тима задумался. Вокруг него рос синий лес. Рядом за столом клеили деревья к этому лесу Володя, Сергей и Слава. Володя промазывал втулки от туалетной бумаги, обмотанной нитками, разведенным клеем. Слава наклеивал на втулки обрывки гофрокартона и вставлял одну втулку в другую, а потом придавливал, чтобы они проклеивались. Сергей делал мак – большие шары из проволоки, с нитками поверху. Слава промазывал их клеем и откладывал сушиться на клеенку. Так вырастал лес, синий лес из картонных деревьев, с которых спускались серые, плохо промазанные клеем нитки. Комната была маленькой, и основное ее пространство занимали столы и наваленные материалы для строительства.

– Все вокруг – мираж, – грустно произнес Тима.

Кащеева жена передернулась и превратилась в темноволосую девушку, сидящую напротив Тимы. Девушка мазала клеем втулки с нитками, чтобы нитки коры деревьев не отваливались.

– Сережа, мажь как я, – посоветовала она. – Крепче держаться будет. Представь, что ты мажешь шоколадную пасту на большой кусок хлеба. Ты же не жалеешь пасты? – Она задумалась и произнесла, – иногда мне хочется снова мыть волосы «Пантином». Это возвращает в детство.

В лесу играла Мирей Матье.

Тима встал и повертел в руках альбомные листы.

– Семнадцать картин, – сказал он.

– Семнадцать? – оживилась Н-наташа. – Давай восемнадцатую. Ангела дорисуй.

Тима мрачно посмотрел на лениво ковыряющего кисточкой с тонким слоем клея Сергея.

– С-сережа!

– А!

– Н-нам-мажь больше кл-лея!

– Я и так много мажу!

– Ты не промазываешь кору!

Кащеева жена хмыкнула.

– Сережа, Владимир Сергеич, Слава, Тима, мойте руки и обедать.

Все сновидцы, кроме Тимы, встали из-за стола, потягиваясь и удовлетворенно оглядывая результаты своих трудов. Сережа направился в сторону двери между деревьями, за которой крепилась раковина в общем туалете. За ним, похлопывая картонные деревья и проверяя их на прочность, косолапо потопал Володя. Тима быстро дорисовал последнюю картину и кинулся следом.

Остался один Слава. Он вдруг внимательно пригляделся к Кащеевой жене и спросил:

– А где Наташа?

– Баюн, – сказала Кащеева жена. – Выводи. Остальные пусть пообедают, если успеют.

Синий лес рос вокруг, бесконечный, сонный, медленный. С деревьев тянулись длинные, похожие на сопли, серые хлопчатобумажные нитки, купленные по дешевке оптом на ближайшей фабрике. Лес простирался на все пространство сновидения. Дальше были только кулисы, за которые никто на ее памяти еще ни разу не заглянул.

Сон в ноябрьскую ночь

Иногда сны так похожи на реальность. Для сновидящего, разумеется, но все же. Ощущения почти нельзя отличить от непосредственного субъективного опыта. Нельзя отделить от себя. Для человека такие переживания оставляют странный привкус после пробуждения. Встал. Умылся. Выпил кофе. И задумался – так оно было на самом деле или все же приснилось? Стоит этот человек с пустой чашкой в руке и думает, между всем прочим, опаздывая по важным делам. Для Кащея же такие сны – это способ непосредственно прикоснуться к восприятию людей. К тонкостям их мира, ощущения и мысли.

И вот она, восхитительная ночь. Оранжевая, рассеченная светом фонарей на множество самостоятельных отрезков пространства. Сверху плывет во времени луна, раздвигая своим светом легкие облака. Кажется, будто они проявляются в тот момент, когда она на них смотрит. А может, она появляется в момент, когда замерзшая фигура где-то далеко внизу обращает на нее свой фокус внимания? Кто знает, кто знает… Разве что даосские мудрецы, но они все равно ни на что не отвечают определенно.

Холод низко ползет колючками, рассыпая снег между темными островками почти невидимой, черной от влаги земли. Он неторопливо тянет свое длинное, неповоротливое тело по готовящемуся ко сну городу, приземисто скрипя колесами припозднившихся автомобилей. Тихо, так тихо вокруг. Человек внизу постигает тишину. В ней есть множество звуков, но она не теряет своей природы от их наличия. Нет, напротив, именно эти звуки – машины, далекие голоса, шорох ветра и далекая музыка, не к месту напомнившая про уже русские южные берега, утонувшие в стрекоте цикад, зелени акаций и шашлычном дыму, составляют истинное тело тишины, царицы отсутствия всего здесь и сейчас. Боги, как же холодно в ноябре… Так бывает только в конце осени, когда никто еще толком не привык к минусовой температуре и непроизвольно ежится в излишне теплых одеждах. А человек, между прочим, стоит и никуда не уходит. Надо на него посмотреть поближе.