Кашпар Лен-мститель

Тоскливая пауза затянулась, и мне не оставалось ничего другого, как самому попытаться нарушить ее.

Я поднялся и сказал что-то о позднем времени, ведя дело к тому, чтобы откланяться.

Он взглянул на меня страдальчески, а поскольку я уже не садился, тоже встал и, не обращая внимания на мои слова, продолжил рассказ:

...Моя, радостно было примчавшаяся воспитанница, увидев неожиданного гостя, так и застыла в дверях, словно громом пораженная. Я не спускал с нее глаз, ибо мне было очень важно, как она поведет себя в момент их первой встречи.

Трижды кряду сошлись над переносицей две глубокие складки, в глазах взметнулось пламя ненависти, челюсть выдвинулась — так сильно она сжала зубы; дикая кошка, да и только.

С первого взгляда — такая злоба!

В природе часто происходят такие столкновения особей двух извечно враждующих видов. Это захватывающее зрелище. В данном случае хищником была Юленька, ягненком — Индржих.

И в самом деле: едва он увидел Юленьку, кончик носа у этого красавчика как-то по-бараньи округлился, а ноздри затрепетали. Необычайно изящным кивком головы он откинул назад волосы так, что они рассыпались, и впору было удивиться — отчего ж не зазвенели эти нити золотого металла?

В отчаянии своем Юленька смерила робкого Индржиха с головы до ног столь жестким взглядом, что впечатление, на которое он рассчитывал, развеялось в пух и прах.

С дежурной вежливостью, перенятой у медицинских сестер, она обратилась ко мне:

— Изволили звать, пан директор?

— Поужинаешь с нами, Юленька, — сказал я, чрезвычайно довольный ею, и познакомил молодых людей друг с дружкой. Поклон пана Индржиха Слабы был безупречно учтив, но Юленька, кажется, не обратила на него никакого внимания.

— С чего это вдруг? — непонимающе прошептала она, не решаясь подойти к столу.

Я строго кивнул ей головой, пальцем указав на стул — жест, которому она мгновенно подчинялась.

Она уселась — как раз напротив Индржиха Слабы...

Злость так и кипела в ней — ненаигранная, неподдельная.

Индржих Слаба для нее попросту не существовал, она презирала его зримо, демонстративно, и у меня больше не было сомнений в том, что его появление и присутствие за ужином дают ей возможность выразить то, чем жила она все эти дни.

Кроме того первого, обдающего ледяным презрением взгляда, она больше не удостоила юношу ни единым.

Мне казалось, я вижу Юленьку насквозь: она давала понять, что ей нет дела до прекрасных молодцев вроде розовощекого Индржиха с его небесно-голубыми очами и золотыми ресницами, что если я, уже имея доказательство ее невинности, все еще в чем-то сомневаюсь, теперь могу убедиться, что подобные щеголи-соблазнители не угрожают ее нравственности.

Разумеется, ход ее мыслей был проще — движимая одним инстинктом, она вмиг и безошибочно разгадала цель подстроенной мною встречи.

Как и следовало ожидать, Юленька с первого взгляда очаровала Индржиха. У него даже руки задрожали от волнения и растерянности, а нарочитая изысканность манер сыграла для него роковую роль.

Только я объяснил ему, что Юленька приходится мне родственницей со стороны матери, и поинтересовался, нравится ли она ему, как из-под его рук с тарелки выскользнуло свиное ребрышко, отлетев довольно далеко. Ни дать ни взять — гусек-скакунок из сказки Андерсена о прыгунах, претендующих на руку принцессы.

Ребрышко едва не упало Юленьке наколени. Она поймала его и протянула гостю, даже не взглянув на несчастного.

Залившись краской до ушей, Индржих произнес «покорнейше благодарю» и принял «скакунка».

Юленька прыснула со смеху над этим «покорнейше», причмокнув, облизала большой палец и как ни в чем не бывало уткнулась в свою тарелку.

Ей и невдомек было, что она-то повела себя еще неприличней, хотя я подозреваю, что озорница причмокнула столь звонко, чтобы выставить Индржиха в самом комичном свете.

Сдается мне, эта небольшая сценка послужила причиной тому, что они с тех пор при мне слова доброго друг дружке не сказали, да и в мое отсутствие тоже, насколько мне известно.

Уж я-то об этом позаботился.

После ужина, когда Юленька, не простившись, ушла к Неколовым, я задержал Индржиха, чтобы еще раз благосклонно, но строго поговорить с ним и, главным образом, выяснить, как следует понимать замечание его матери о девицах, не дающих ему покоя: то ли они осаждают его, то ли он неравнодушен к женскому полу; впрочем, я не сомневался, что верно и то и другое.

Индржих был неприятно удивлен, услышав, что маменька написала нечто подобное, и, залившись краской от смущения, — как легко краснел этот юноша! — пролепетал, что мамаша, наверное, имеет в виду директорскую дочку, с которой он играл дома в гимназическом театре.

— А-а, это как у Челаковского...[182] Учительская дочка Кача... — съехидничал я. — Понятное дело: первый любовник в гимназическом театре — всегда последний в науке!

Индржих стоял передо мной с виноватым видом.

Первый любовник! Только этого недоставало в его блестящей характеристике!