Кашпар Лен-мститель

Размахнувшись кнутом, она так сильно хлестнула собаку, что у той, наверное, лопнула шкура. Пес остановился как вкопанный, проглотил высунутый язык, скукожился и, пока его били, не двигался с места. Но с последним ударом снова рванул вперед, да так, что Завазелова за ним поспеть не смогла. Она сделала два-три прыжка и выпустила постромки, радуясь, что пес не успел поволочь ее за собой. Зверюга же гнал так, что уже позабыл о тележке и, выбрав самый короткий путь, через кучу гравия, тележку хоть и не опрокинул, зато вывалил всю коробейную кладь в дорожную пыль. Последний короб еще вертляво катился по дороге, а со двора, куда влетел пес с тележкой, уже слышалось чавканье: пес наконец добрался до своей лоханки, к которой мчался от самого города.

Коштял между тем не терял времени зря; как пришпоренный бросился он на помощь, сложил короба один на другой, как тарелки, и, подсунув ладонь, единым махом, с ловкостью пивоварского мастерового, навыкшего грузить бидоны на фуры, держась лишь за хватки, водрузил всю стопу на голову и таким манером пронес весь вываленный груз шагов двадцать, с места катастрофы во двор.

Завазелка вылупила на него глаза, да и он отвечал ей тем же, благо при ближайшем рассмотрении она того стоила. Была она из той редкостной породы женщин, о которых этнографы шутят, что такая красавица на всю деревню бывает одна, потому как остальным пришлось на нее сложиться, отдавая каждая свое что ни на есть лучшее.

Всего в ней было много, но ничего лишнего и тем более слишком уж лишнего. Но особенно в ней привлекало то, что при всей дюжести она отличалась удивительной стройностью и цветущей женственностью и ничем не напоминала тот обычный тип деревенской бабы, который формируется уже годам к тридцати. Для этого у нее была довольно изящная, гордо посаженная головка, и хоть плечи и бедра, пожалуй, широковаты, зато руки и ступни просто крошечные — это у зеленщицы-то!

Коштял, конечно, не разглядел таких примечательностей, да и вряд ли был способен на это. Но и увиденное им было не абы что.

Завазелка сорвала с головы платок, само собой, красный, и, вытирая им пылающее лицо, костерила собаку:

— Ну и умыкала мене треклятая песища, дьявол экой! Утресь ему жранки не дала, дак тепере прямо лоханку слопать горазд!

Не остыв еще, она кричала во всю глотку, как заправский горлохват — молва, знать, не обманывала.

Но уж кокеткой она не была, это точно! Иначе не стала б снимать платок, открывая взлохмаченную, растрепанную копну волос, черных как смоль, закрученных на затылке в тугой узел.

Восхитившись спервоначалу Коштяловой ловкостью, она больше почти не обращала на него внимания, хотя все, что говорила, предназначалось для его ушей — ведь не для глухого же муженька! — и говорилось так, словно знала она Коштяла давным-давно. Видать, ей хватало того, что на нем была форма трамвайщика, такая же, как у ее хозяина. Завазелова была из тех полнокровных женщин, у которых уста и ланиты прямо-таки пышут. Она рделась пуще своего платка и не успевала стереть пот, как на щеках и на шее снова переливались капельки, что малюсенькие зеркальца.

— Совсем щеня, да ишо и от живодера, невтерпеж ему, — сказала она рассудительно и только тут удосужилась как следует к Коштялу приглядеться. Глаза ее смотрели, а уста спрашивали:

— Так вы и хрестов день думаете провести в транвае? Вам бы самое место тепере в молебственном шествии!

— Мы оба два, пани Завазелова, откатали ужо свое на транваях! — ответил Коштял.

— Вот так новость, и ето мой мужик прихватил вас в помочь, чтоб вы мене о том сказали? А вы кто таков будете и кого ж переехали, что вас тоже выгнали?

— Коштялом зовут, — оробело промямлил мужнин товарищ.

— Ну погодь, мы еще парой слов перемолвимся в другом месте! — громыхнула Завазелова мужу в ухо, а он только зажмурился, как тот пес, когда его били.

Однако ж Коштялово имя Мариша мимо ушей не пропустила.

— Вы случаем у етих акцинеров не работали?

— Точно, было такое дело.

— Дак вы тот самый! — протянула Завазелка раздумчиво. И живо добавила: — Значит, вас турнули из-за женщин. Ну что ж, по мне, так не диво.

Видать, она наслышалась о нем, и то сказать — не в одиночку ведь на рынке сидела.

Коштял заглянул в ее немилостивые насмешливые глаза, задержался взглядом на усиках в три-четыре волоска, росших в углах пунцового рта, — на висках ее тоже курчавились завитки, закрывавшие скулы, — потом обстоятельно рассмотрел две параллельные, тонкие, как ниточка, неглубокие складки, окольцовывающие шею, и с донельзя скорбным видом сказал:

— Ишо чего, из-за баб! Да мне на них начхать! — И для пущей убедительности сплюнул.

— Хитер! — засмеялась Завазелка. — Зарекался кот мышей ловить.