Кашпар Лен-мститель

Когда же мастер, будучи блюстителем пивоваренных нравов, в один из приходов Коштяла заговорил об этом деле, тот, одним духом опорожнив кружку, обсосал нижней губой пену с пышных своих усов, заботливо и раздумчиво закрутил их и уж потом сказал:

— Слушай, мастер, чтоб ты знал, что к чему, и втемяшил тем, кто тебе про то наговорил, так я тебе скажу, что эту груду ворошил[188] не я!

Хоть шутка была отменно соленой, подмастерья на нее — ни гугу, не отозвались они и тогда, когда Коштял добавил:

— Эту груду ворошил кто-то другой!

Но когда он намерился уходить, и все поняли, что насовсем, каждый подал ему руку.

— С богом!

Но, видать, не с легким сердцем ушел, иначе с чего бы он и потом, выпивая свою стопочку, точно так же обсасывал губой и закручивал свои усы, как и тогда, когда мочил их в жбане с пивом.

Только вот пивной жбан хоть и крупная вещь, зато последствия имеет самые незначительные, а стопочка мала, да последствия от нее крупные. Из жбана он никогда не перебирал, стопочкой же — завсегда!

Правда, мужчина он был крепкий, и в глаза это сразу не бросалось, но контролеры почему-то таких, как он, недолюбливали. Поскольку движение начиналось задолго до шести, «похмельных» вроде Коштяла случалось немало, но все они старались не зарываться. А вот перегарный дух от Коштяла контролеры не прощали, и все из-за твердолобого его упрямства в стычках или, выражаясь языком профессиональным, «задержках». Поводов хватало хоть отбавляй, но всякий раз почему-то так складывалось, что правда была на стороне Коштяла. Если контролер обнаруживал безбилетного пассажира и поднимал шум, Коштял божился, что билет ему давал, на том стоял и пассажир, но штраф все-таки платил, а Коштял получал замечание, вдобавок еще и за то, что промашка случилась в полупустом вагоне. Но потом пассажир, обшарив карманы, билет все-таки находил. И тут уже Коштял устраивал в отместку скандал. Он был прав, но ведь и контролер действовал согласно предписаниям.

— Вы слишком много говорите, друг мой, — сказал ему как-то контролер, за плечами которого были четыре класса с латынью. — И исходил от вас отнюдь не спиритус санктус, а... дьявольщина!

Соскочил как-то ролик: по правилам вправлять его должен кондуктор прицепного вагона, если он там есть.

А в прицепной вагон как раз набились погребальщики, ехавшие с каких-то пышных похорон, в головном же было пусто, но Коштял и не думал заменить напарника. Оба уперлись, и трамвай так и не двинулся с места, пока кондуктор не обслужил билетами всех погребальщиков. Дальше последовали свара, рапорт, и Коштял, хотя и не нарушил правил, получил нагоняй за нетоварищеское поведение, тем более выяснилось, что все то время он сидел сложа руки, а это и вовсе выглядело чуть не преступлением.

— Каждый пусть занимается своим делом, я и так весь день ишачил, на ногах не держусь, — защищался Коштял.

— Допустим, — отрезал в ответ контролер, — но обычно вы на ногах не держитесь совсем по другой причине.

Такие случаи исчислялись десятками, и пристало ли Коштялу пенять на то, что сослуживцы его любили не больше, чем начальство?

Но если контролеры Коштяла не жаловали, то совсем по-другому относились к нему кондукторши, то бишь жены кондукторов. Когда они везли мужьям обед, почти все старались ехать с Коштялом, пусть даже, чтобы подсесть к мужу, пришлось бы пропустить два трамвая. И если супруг удивлялся, почему это жена не поджидала его, как обычно, у церкви, та отговаривалась, мол, у Коштяла были места, да и обедать он все равно станет не раньше, чем приедет на стоянку к белильне, а она уже тут как тут, сидит и ждет на меже.

Иногда к Коштялу пристраивались сразу три женушки, и даже самая невинная из них безо всяких угрызений совести подсаживалась в его трамвай, когда муж как раз ехал во встречном, а третья присоединялась к двум первым за компанию. На самом деле всех троих приманили туда Коштяловы усы. Но что особенно способствовало его успеху, так это равнодушие к женщинам, хотя он и не прочь был позубоскалить с ними. Адонис он был своеобразный, его самолюбие вполне удовлетворялось тем, что женщины липли к нему как мухи к меду, но он был не из тех, кто готов отдать себя мухам на съедение.

Женщины всегда шалабольничали с ним, и ему приходилось чуть ли не силой шугать их с площадки — сами-то они не торопились слезать даже у белильни, пригородной стоянки в лугах, где трамвайщики частенько задерживались минут на пяток сверх положенных им на обед пятнадцати.

Коштял вел свой трамвай строго по расписанию, и у него единственного с этим было все в порядке, тютелька в тютельку. По сему поводу даже случались свары, потому что Коштял так наседал на опаздывающего, что на следующую, а то и на третью станцию они прибывали впритык.