Кашпар Лен-мститель

— Утро доброе, пани Реза! — подошел хозяин погребка пан Полачек и, увидав, что кухарка заплатила парню за два рогалика ровно столько, сколько у него платят за один (эта разница и составляла как раз его ежедневный доход), добавил: — У меня каждый рогалик стоит пятьдесят геллеров, уважаемая!

— Кто дорожится — у того товар залежится! — защищалась Реза. — Вы что, не видели, что я рогалики купила, покуда они еще не были ваши, пан Полачек! Их тогда еще до прилавка не донесли, пан Полачек!

— А чем мы хуже? Давай и нам по той же цене! — зашумел кто-то из посетителей, но прежде, чем успели расхватать рогалики за полцены, пан Полачек под всеобщий смех в мгновение ока перенес корзину за стойку.

— Вы меня так по миру пустите, пани Реза! — запротестовал он.

— Можно подумать, убудет вас из-за двух рогаликов! — изгалялась Реза. — Завтра, как пойду к заутрене, верну вам ваши поганые булки!

— Это пани Реза, кухарка наших поставщиков, — объяснил посетителям Полачек.

— Да кто ж ее, холеру языкастую, не знает! — раздалось ему в ответ. — Она ж на рынке любой торговке рот заткнет!

Реза, пропустив замечание мимо ушей, повернулась к выходу и гаркнула сердито — аж голос перехватило:

— Долго тебя еще ждать?!

Посетители невольно обернулись — на самом верху лестницы стояла Люцина, черноглазая пышечка в голубой вязаной кофте и повязанном вокруг головы красно-белом пестром платке, из-под которого, точно виноградные гроздья, свешивались три густых черных завитка — один со лба до самой переносицы, два других по вискам.

— Вот те на-а! — ахнул кто-то из почтарей.

— Смелей, барышня, — зазывал ее Полачек, — никто вас тут не тронет, мы все люди семейные…

Люция, казалось, только и ждала этих слов. Торжественно, с выражением скорбной сосредоточенности на лице спускалась она вниз, своим видом напоминая принесенную в жертву Богу дочь вождя израилева, которая накануне смерти сошла с гор, оплакивая свою, теперь уже никому не нужную девственность... И хотя ни сама Люцина, ни остальные участники завтрака, состоявшего из рогаликов и крепкого ликера, именуемого завсегдатаями просто «чертом», не имели ни малейшего представления о печальной истории дочери Иеффая, трагическое выражение на лице девушки, не скрываемое даже буйным румянцем и, напротив, подчеркиваемое по-детски алыми, обиженно подобранными губками, лишило дара речи этих всякое повидавших в жизни работяг, и все их словечки, уже готовые было сорваться с языка в адрес новоявленной красотки, так и остались невысказанными.

Вообще-то девушки в пивной Полачека не были редкими гостьями: торговые люди, приезжавшие на пражский рынок по збраславскому тракту, останавливались перекусить именно здесь. Но этот случай был совершенно особый и, можно сказать, загадочный. Немало способствовала такому впечатлению и старая добрая приятельница Люцки, печально и сочувственно качавшая головой за ее спиной.

В погребке вдруг стало по-молитвенному тихо.

Ни слова не говоря, кухарка подняла перед носом хозяина два пальца.

— Две рюмки? — переспросил он, берясь за бутылку «черта», которым привык потчевать всех посетителей.

— Давайте, чего там! — видать, и впрямь одолела Резу кручина...

Полачек выставил на стойку две полные рюмки крепкого ликера, небезопасного для новичков.

— Ну, Люцина, пей же! — подтолкнула ее Реза.

Люцка взяла рюмку, целомудренно коснулась ее детскими губами и, запрокинув голову, разом выпила, нет, буквально влила ее в себя.

— Вот это я понимаю! — донесся откуда-то сзади мощный бас, и тотчас заведение Полачека ожило, наполнившись привычным весельем.

Люцина лишь презрительно дернула уголками рта. По сравнению с можжевеловкой, которую дома гнал отец, ликер Полачека показался ей росой, нектаром клеверным, хотя Реза все еще смаковала каждый глоток, причмокивая от удовольствия. На сенокосе в четвертом часу утра, на траве, сплошь покрытой ледяной там, в предгорье, росой, глоток можжевеловки да ломоть хлеба часто служили единственным завтраком, а то и обедом для всей семьи.

— На! — Реза протянула ей рогалик.

Жадность, с которой набросилась на него Люцина, не слишком вязалась с только что произведенным ею впечатлением.

Ирка отсчитал положенное количество булок в корзину Полачека и пошел к выходу, придерживая короб так, чтобы, в случае чего, он защитил его от кухарки.

— Вот видите, барышня, — улыбнулся он, проходя мимо Люцки, — все же рогалик съедобнее будет, чем спички-то, а?

При этом от него не ускользнуло едва заметное движение кухаркиной руки, готовой, наконец, отвесить парню то, что, по ее мнению, давно ему причиталось.

Однако Ирка сделал вид, что понял жест иначе: он схватил Резу за правую руку и принялся изо всех сил трясти ее:

— До свиданья, пани Реза! Счастливо оставаться, целую ручки!

Так весело закончилась история; под всеобщий хохот обе дамы направились к выходу из погребка, где кухарка так неожиданно угостила служанку ох каким завтраком...

— Ты на них не серчай! Путейцы народ такой! А зла тебе не желают, — успокаивала Реза Люцину, впрочем, напрасно: мысли той были заняты совсем другим.