Каспар Хаузер, или Леность сердца

Удивительным теплом и благожелательностью были проникнуты его слова. Каспар внимательно посмотрел на дружелюбно улыбающееся лицо Шильдкнехта и ответил неторопливо, вдумчиво:

– Все может быть, что правда, то правда.

– Так, значит, решено! – воскликнул Шильдкнехт.

Они вышли на улицу. У ворот стоял служитель из суда, который, завидев Каспара, сказал, что господин статский советник послал его за ним, Каспару надлежит явиться немедленно. Каспар спросил, что случилось?

– Господин статский советник в шесть часов отбывает вместе с господином лейтенантом полиции и хочет перед отъездом поговорить с вами, – отвечал служитель.

Каспар пустился в путь. Но, отойдя шагов на сто от дома учителя, остановился. Дальше идти было нельзя. У воза с кирпичом, въезжавшего в подворотню, сломалась чека, и он загородил всю улицу. Каспар постоял минуту-другую, потом решил идти в обход по Вюрцбургерштрассе и дальше полем. Из-за этого он опоздал. Когда он добрался до фейербаховского сада, президент уже отбыл. Генриетта и советник Гофман, стоявшие у калитки, молча выслушали извинения Каспара.

У Генриетты были заплаканные глаза. Она смотрела вслед уже скрывшемуся в конце улицы экипажу, затем молча повернулась и пошла к дому.

ШИЛЬДКНЕХТ

Май выдался на редкость дождливый. Когда погода хоть кое-как это позволяла, Каспар и фрау фон Каннавурф все послеобеденное время бродили по окрестностям города. Каспар вдруг начал пренебрегать службой. На укоризненные вопросы он отвечал: «С меня довольно этой дурацкой писанины», – что, конечно, не могло нравиться его начальству.

Новый надзирающий, приставленный к Каспару и на время отсутствия лейтенанта полиции снабженный точнейшими инструкциями, с самого начала вел себя так назойливо, что фрау фон Каннавурф сочла нужным пожаловаться советнику Гофману. Не столько по долгу службы, сколько из желания угодить красивой даме советник разрешил Каспару гулять с нею без сопровождающего.

– Надеюсь, вы не похитите у меня Хаузера, – сказал он со своей обычной хитрой улыбкой онемевшей от удивления молодой женщине.

Но Квант и тут стал чинить препятствия. «Я обязан твердо держаться инструкции», – упрямо твердил он. Однажды утром фрау фон Каннавурф явилась в кабинет учителя и вызвала его на разговор. Квант не смел смотреть ей в лицо; смущенный, он то краснел, то бледнел.

– Я готов служить вам, мадам, – проговорил он наконец с видом человека, под пыткой решившегося сказать все, что хотят от него услышать.

Фрау фон Каннавурф спокойным, но не лишенным любопытства взглядом окинула комнату.

– А как вы, собственно, в душе относитесь к Каспару? – вдруг спросила она. – Любите вы его?

Квант вздохнул:

– Я хотел бы и мог бы любить его так, как он того заслуживает по мнению своих достопочтенных друзей, – нарочито туманно отвечал он.

Фрау Каннавурф порывисто встала.

– Как это понимать? – с горячностью воскликнула она. – Разве можно не любить его, не стремиться носить его на руках? – Лицо ее пылало, она вплотную приблизилась к испуганному учителю и устремила на него гневный и печальный взор.

Впрочем, она быстро смягчилась и заговорила о другом, желая получше узнать удивлявшего ее Кванта. Для молодой женщины каждый человек был чудом и едва ли не все людские деяния – чудесными. Она редко достигала намеченной цели, ибо, забываясь, переходила границы поверхностного общения.

Позднее Квант не на шутку огорчился из-за своей податливости. «Что же за всем этим кроется?» – размышлял он. Когда Каспару приходили письма, вернее, записки от фрау фон Каннавурф, он вскрывал их и прочитывал, прежде чем передать юноше. Но ничего ему не открывалось; слишком уж безобидно было содержание этих записок. Вероятно, они объясняются на каком-то условном языке, думал Квант и сопоставлял некоторые часто повторяющиеся фразы, надеясь найти ключ к таинственному шифру. Каспар возмущался этим, но Квант, с несвойственным ему красноречием, доказывал, что воспитателям дано право просматривать корреспонденцию воспитанников.

Наконец Каспару пришлось попросить свою подругу больше не писать ему. Если бы Кванту удалось подслушать беседы обоих, он, к своему огорчению, счел бы их столь же невинными, как и письма. Кстати сказать, случалось, что они часами гуляли вдвоем, не обмениваясь ни единым словом.

– Как хорошо в лесу, правда? – спрашивала наконец молодая женщина своим задушевным сладостным голосом, сопровождая эти слова легким щебечущим смешком. Или, собирая цветы на лугу, говорила:

– Разве они не прекрасны?

– Прекрасны, – отвечал Каспар.

– Так сухо, так деловито вы говорите о них!

– Я лишь недавно узнал, что они прекрасны, – взволнованным голосом произнес Каспар, – прекрасное познается всего позднее.