Кастро Алвес

о многом не говорить. Тобиас Баррето ориентировался только на круги прогрессивной

буржуазии. И он уже заранее предвидел, где должен будет остановиться. А Кастро

Алвес не видел конца пути человека в поисках счастья. Он предвидел не момент, когда

надо будет остановиться, а новые дела и подвиги в защиту других негров и заранее

готовился к ним. Один строил планы только на ближайшее время. Другой — был

свободен от случайностей времени, он строил планы на будущее. Это то, что разделяло

их еще до Эужении и Аделаиде — этих театральных, романтических масок, при-

крывавших гораздо более глубокую борьбу двух политических устремлений.

Студенты разделились, одни из них остались с Кастро Алвесом, с его поэзией и его

дамой (их было большинство), другие пошли за Тобиасом, который стал защитником

Аделаиде до Амарал, актрисы той же труппы Фуртадо Коэльо, где играла и Эужения.

Театральные представления, главным образом кровавые драмы, собирали в Санта-

Изабел весь город. Но большинство зрителей приходило в театр не столько

полюбоваться игрой актрис, сколько посмотреть представление, которое неизбежно

сопутствовало каждому спектаклю, — обмен эпиграммами, звонкими как пощечины,

свист, которым каждая группа награждала враждебную даму. Кастро Алвес в стихах,

которые он публично читал Эужении Камаре, не преминул резко затронуть ее

противников. Так, в поэме, которую он посвятил ей и продекламировал в театре в день

бенефиса Эужении, он говорит о «шипении змей, которые пытаются ужалить тебе

ноги». Объятый любовным восхищением, которое затуманило ему взор, он даже назвал

актрису гениальной. А в другой, тоже посвященной ей поэме, приветст

77

вуя ее от имени народа Ресифе, он напомнил эпизо» ды борьбы и одержанные

победы:

На сцене пред восторженной толпою, Волшебница, еще предстань; Толпа,

плененная твоей игрою, Тебе воздаст оваций бурных дань.

И в этой поэтической полемике, подруга, он всегда взывает к народу, как к судье.

Пусть народ судит игру двух актрис. В конечном счете народ даст оценку двум

направлениям поэзии:

И если путь твой к славе был тернистым, Народ тебя за все вознаграждал...

Гроза не сокрушает бронзу статуй. От ливня ярче лишь блестит металл. Так

зритель, восхищением объятый, Обрушил на тебя оваций шквал. Судьей искусства

строгим, несравненным Был и останется всегда народ: Великое он не смешает с

тленным, Живой струи с застылостью болот. Ты можешь быть горда его признаньем, И

чист его кадильниц фимиам. Была бы ты богини изваяньем, Народ тебе возвел бы

дивный храм.

Но более строгими судьями, чем народ, подруга, были Тобиас и его сторонники. И в

один из вечеров, после исступленных аплодисментов, адресованных Аделаиде до

Амарал, они освистали Эужению, что вызвало настоящий скандал. Страсть Тобиаса к

Аделаиде до Амарал, страсть, которую актриса использовала в своих интересах, не

отвечая ему взаимностью, толкнула мулата на самые резкие действия. И вот он и его

друзья освистывают Эужению Кама-ру и делают это в самый последний момент, так

что ни Кастро Алвес, ни его сторонники уже не могут на это ответить. Эужения вышла

из театра под руку с поэтом, склонив голову, со слезами на глазах, униженная,

оскорбленная. Не она, а другая получила в этот вечер цветы и аплодисменты, и

публика, зараженная энтузиазмом Тобиаса, видела только

77

Аделаиде, аплодировала только ей. А в конце пьесы, когда Эужения появилась на

сцене, ее встретили оглушительными свистками. И теперь у нее пылала голова, ей

казалось, что она все еще слышит крики «Долой, прочь!», свист и хохот и, что хуже

77

всего, видит саркастическую улыбочку Аделаиде, которая только что вышла из театра с

группой студентов, победоносно опираясь на руку Тобиаса Баррето.

В этот вечер, припав своей хорошенькой головкой к груди поэта, Эужения, рыдая,

изливает ему свои огорчения. Кастро Алвес обещает ей, что если этот день был днем ее

муки, то следующий станет днем ее славы, такой славы, какой еще никогда не заслу-

жила ни одна актриса в Ресифе.

И на следующий день, по окончании спектакля, сторонники Эужении Камары,

бесчисленное множество студентов, чествовали Эужению. Ей подносили цветы,

аплодисментам не было конца. Она возвращалась на авансцену раз, два, три, четыре

раза, а ее вызывали снова и снова. Тобиас, который думал, что Эужения лежит дома с

мигренью, не подготовился к этому вечеру. Еще меньше он ожидал увидеть

появившегося в ложе Кастро Алвеса, а тот попросил внимания зрителей и начал свою

импровизацию:

Здесь мы собрались, царица, Талант твой прекрасный почтить. К стопам твоим

низко склониться, То значит — высоко вспарить, —

и после того, как он высказал ей эту похвалу, он повернулся к Тобиасу, который

стоял, окруженный друзьями, и, показывая на него пальцем, бросил обвинение:

Тот, кто хотел тебя унизить, Себя бесчестьем лишь покрыл.

Овации следуют одна за другой. В этот вечер была очередь Аделаиде до Амарал

плакать от злости, очередь Тобиаса давать клятву жестоко отомстить... Вот так,

подруга, весь год и продолжалась эта театральная борьба, насыщенная более или менее

удач

78

ными импровизациями. Впрочем, иногда в этих импровизациях встречались