Ката - дочь конунга

— Нельзя уходить! — Мал помотал головой, — я видел, как Пламена в стряпную побежала!

— О, господи! — Маша воздела руки в потолку, — ну что, тебе опять рассказывать, про то, что я волшебница, и мне надо срочно уйти по своим волшебным делам?!

— Ты не можешь сейчас уходить, — Мал упрямо стоял на своем, — боярин приказал беречь тебя и никуда не отпускать!

— Что значит — боярин приказал?! — Маша с прищуром взглянула на парня, и тот смущенно переступил с ноги на ногу, будто сказал лишнего.

— Ну… — промямлил он, — там, на торгу, боярин приказал мне тебя взять и в хоромы отвезти, а какая-то торговка начала кричать, что ты — ее невестка, и тогда боярин велел ей уходить, сказал сам разберется во всем.

— А боярыня? — вдруг спросила Маша.

— А что — боярыня? Она всегда на стороне мужа.

— Ясно, — сухо кивнула Маша, — и что теперь, ты будешь за мной следить?

Мал, помешкав, кивнул. Маша, ничего не ответив, отвернулась от старого знакомого. В это время дверь скрипнула и в проеме показалась девушка, которую, как выяснилось, звали Пламена. Очень подходящее имя для огненно-рыжей. Она держала двумя руками поднос, неловко пытаясь оттолкнуть тяжелую створку. Мал бросился помочь, перехватил поднос, и на слова благодарности, смущенно побагровел.

— Ну-ка давай, поешь, девица, — Пламена расставляла кушанья на столе, — набирайся сил.

Поняв, что вариантов нет, Маша села на лавку.

— А ножки зачем разула?! — ахнула Пламена, — застудишь!

Она подскочила, схватила носки, и Маша даже не успела возразить, как девушка ловко натянула носки обратно ей на ноги.

Еда была простой, но вкусной. Рассыпчатая зерновая каша в горшочке, куски курицы, политые маслом, толстые ломти серого хлеба. На отдельной тарелке лежали отваренные морковь и репа, а в мисочке рядом — ярко-желтый мед. Рыжая налила из кувшина воду в высокий глиняный стакан и поставила напротив Маши. Маша вздохнула и взяла в руку деревянную ложку.

— Будешь? — спросила она у Мала, — тут на всех хватит.

Мал отрицательно помотал головой.

— Ну и ладно, — сказала Маша и начала есть. За последние несколько дней она порядочно наголодалась, и эта еда казалась ей совершенством кулинарного искусства.

38

Наверное, она очень жадно ела, потому что и рыжеволосая девушка, и Мал смотрели на нее жалостливо.

— Ты как на улице-то оказалась?! — Мал присел рядом, пытливо уставился на Машу, — уж не буду спрашивать, почему совсем не изменилась, не иначе ведьминские чары.

На этих словах Пламена, стоявшая неподалеку, и делавшая вид, что занята уборкой, украдкой перекрестилась.

— Грех это — колдовство! — подала она голос, хотя и невнятно, будто бы больше для себя.

— Ну какое колдовство?! — Маша положила ложку и уставилась на Мала, — нет тут никакого колдовства! Ты вроде вырос, а в сказки веришь!

— Да как не верить? — Мал понизил голос, — была у нас одна старуха, так она кровь в ранах сворачивала словом и ворожбой! Могла коней усмирять и жила, говорят, триста лет!

— Триста лет никто не живет, — махнула рукой Маша, — и бабка ваша не колдунья, просто знала и умела больше других.

— А ты… как же? — допытывался Мал, и глаза его горели от желаня вызнать правду, — ведь ушла же, я помню! Государыня Катерина Владимировна больно горевала, да и боярин…

Мал осекся, резко взглянул на Машу и, увидев, что она встрепенулась от его слов, опустил голову, жалея, что болтнул лишнего.

— Говори, — почти потребовала Маша.

— Да что там говорить… — Мал пожал плечами, — ранила ты его в самое сердце. Помню, приехали тогда с охоты, веселые все, уставшие, добычу на двух подводах привезли. Все сразу в баню, больно уж грязны охотники были, по болотам лазивши. Я в прислуге бегал — полотенце подать или веничек банщику. Боярин подозвал, велел в терем бежать, сообщить, что приехали. Я на скорой ноге туда, а Катерина Владимировна, помню, бледна. Еще подумал — не оправилась она, голубушка, от болезни лютой. А она как узнала, зачем прибёг, сказала, чтобы пришел боярин сам, мол сказать что-то надо. Ну, я и передал. Он как понял, заторопился, побежал почти. Катерина Владимировна двери закрыла, и говорила что-то, говорила. Светислав Вышатич подсылал меня подслушать, да что там услышишь, через дубовые-то двери. Слышал только, как звучит голосок Катерины Владимировны, как ручеек журчит, тихо, спокойно.

— А потом что? — Маша отложила ложку, аппетит пропал совсем, как и настроение. От воспоминаний Мала ком встал в горле, она готова была расплакаться, представляя, каково было Светозару.