Ката - дочь конунга

То, как он дернулся, доказывало, что Маша попала в самую точку. Именно это мучило его с того самого дня, когда он осознал себя живым и с горечью понял, что вместо почетных похорон ему придется жить калечным до конца дней.

— А зачем я ей?! — выкрикнул он зло, — чай не старуха еще, мужиков молодых сильных рукастых полно, найдет себе заступу. А с меня какой прок…

— Идиот, — припечатала Маша и покачала головой, — тронутый башкой придурок. Она тебя любит, понял?! Она ребенка от тебя родила, надеюсь, он не будет таким же тупым как ты. Да она тебя любым примет, и без рук, и без ног, лишь бы живой! А ты тут сопли распустил!

Мал прерывисто вздохнул, отвернувшись, провел здоровой рукой по лицу. А когда повернулся, Маша, до этого затаившаяся в напряжении, выдохнула с облегчением. Страшная серая пелена сошла с его взгляда, и он уже не выглядел равнодушным к происходящему. Да, ему по-прежнему было больно и страшно, но мрак, который пожирал его разум, отступил, и теперь можно было не бояться, что однажды утром они найдут молодца висящим на березе где-нибудь в глубине леса.

— Ты бы боярыня потише ругалась, — попробовал он пошутить, — мужики услышат, нехорошо.

— Ага, — кивнула Маша, стараясь не улыбаться, — воспитывать он меня еще будет!

Одной заботой стало меньше. Со Светозаром было сложнее. Его рана была внутри, но кровоточила, болела и вызывала дурные мысли не меньше. Маше иногда казалось, что муж посматривает на нее как-то досадливо что ли, будто она своей суетой мешает ему. Не было рядом Каты, которая бы подсказала, что делать и как себя вести в подобной ситуации. Как же она соскучилась по подруге! Писать письма всю эту страшную зиму, тяжелую весну и горестное лето не было никакой возможности, а так хотелось получить весточку! Маша даже собиралась вести дневник, записывая туда все, что с ней происходит, но часто забывала, а иногда так уставала, что до дневника дело не доходило. И она стала разговаривать с Катой мысленно, пересказывая все, и представляя, как та отвечает ей. Вот и сейчас она вопрошала, что же делать.

Они проехали уже полпути, это стало заметно и по погоде. Сентябрь заканчивался, дожди шли все чаще, пришлось достать из сундуков теплую одежду. Спали теперь все под навесами, а кому места не доставало, тот прятался под телеги. На одном из привалов как обычно долго готовились к отдыху, возничие расставляли телеги и повозки, повара суетились над кострами, и вообще, на нее, единственную женщину, почему-то никто не обращал внимания. День был теплым, безветренным, неподалеку журчала какая-то речка, и Маша, почти неделю только умывавшаяся, жутко захотела ополоснуться. Откинув крышку походного сундука она достала оттуда отрез ткани, заменявший полотенце, и кусок пахучего пихтового мыла, какое умели варить только в Киеве. Ей так нравился запах, что она везла домой целый мешок этого богатства.

Сбежав вниз к речке, Маша огляделась. Берег был пуст. Все же, зайдя за кусты, она скинула одежду, вошла в воду и тут же пожалела об этом. Обманчиво-теплого солнечного дневного света не хватило на то, чтобы вода сколько-нибудь прогрелась. Холодный поток резанул по бедрам, заставив взвизгнуть, мша хотела уже бежать обратно, но, вспомнив, как учил папа, присела в воду, надеясь, что быстро адаптируется.

Не адаптировалась. Жуткий холод сморщил на ее теле все, что можно было сморщить, губы посинели, и она задрожала вся.

— Смелая ты, боярыня, — послышался знакомый голос, и из-за кустов вышел Светозар. — Не боишься, что подглядит кто твою красоту?

Светозар держал в руках развернутое полотенце. Маша, увидев мужа, перестала играть в героиню, пулей выскочила из реки и кинулась в объятия к мужчине. Он быстрыми движениями запеленал ее, снял с себя длинный шерстяной плащ и накинул на плечи.

— Я х-х-хотела п-п-помыться, — стуча зубами сказала Маша, — р-р-речка жуть к-к-какая холодная!

Он прижимал ее к себе, баюкал, словно ребенка. Перестав трястись, она прижалась к Светозару, положив голову ему на грудь, и почувствовала интуитивно, что вот он, момент, когда можно поговорить.

— Что с тобой происходит? — Маша спросила полушепотом, боясь спугнуть момент, — я же вижу, что ты не в себе.

— Глазастая моя, — ласково улыбнулся Светозар, — все видишь, все подмечаешь. Ты мой дар, голубица моя, свет Машенька, заботишься обо всех, себя не жалеешь. От меня же мало хорошего ты видала.

Это было такой неправдой, что Маше захотелось тут же разуверить Светозара, и она начала отчаянно барахтаться в теплом коконе. Распутав широкое полотенце, она обхватила его руками за шею, совсем не заботясь о том, что светит на всю округу голым телом.

— Люблю тебя, — сказала она и прикоснулась губами к губам мужа.