Катастрофа

Советская власть беспощадно расправляется не только с открытыми врагами рабочих и крестьян, но и с теми, кто, примазавшись к ней, приносит вред делу освобождения рабочих и крестьян. Но помните всегда, что каждый ультиматум, каждое выступление и каждая остановка завода есть предательство ваших братьев, бьющихся на фронтах, есть измена мировому пролетариату.

В этот момент не может быть власти другой, кроме власти рабочих и крестьян или власти фабрикантов и помещиков.

Не хлеб, но виселицы несет вам Деникин.

И не обольщайте себя надеждой, что рассвирепевшие банды офицеров и чеченцев будут разбирать, кто прав, кто виноват.

Опомнитесь, пока не поздно.

Губисполком призывает вас к пролетарской дисциплине, к спокойствию и выдержке.

Но приказы уже никто не читал, а если и читали, то понимали наоборот. Все требовали:

— Хлеба и долой большевиков!

Хлеба не было, большевики были.

2

В конце июля немецкие колонии поднялись с оружием в руках. Повстанцы заняли Большой и Малый Фонтаны. Снаряды ложились невдалеке от Артиллерийского училища.

Был расстрелян комендант Одессы — славный большевик тов. Мизикевич. (Позже советская власть одну из городских улиц назовет в его честь.)

Большевики сей скорбный случай отметили траурными флагами, вывешенными по всей Одессе.

Заборы запестрели новыми приказами: «Все рабочие должны быть готовы по первому зову двинуться на борьбу с белыми и буржуями».

30 июля командующий войсками Одесского военного округа Недашковский издал приказ о комендантском часе.

2 августа пришло сообщение, что большевики сдали Полтаву.

Бунин, засветло усевшись возле окна, в тот вечер писал в дневник:

«Вчера разрешили ходить до 8 ч. вечера… Голодая, мучаясь, мы должны проживать теперь 200 р. в день. Ужас и подумать, что с нами будет, если продлится здесь эта власть. Вечером вчера пошли слухи, подтверждающие отход немцев…

Газеты, как всегда, тошнотворны. О Господи милостивый…

Купил — по случаю! — 11 яиц за 88 р. О, анафема, чтоб вам ни дна, ни покрышки — кругом земля изнемогает от всяческого изобилия, колос чуть не в 1/2 аршина, в сто зерен, а хлеб можно только за великое счастье достать по 70–80 р. фунт, картофель дошел до 20 р. фунт и т. д.!»

Через день еще внес в дневник любопытные заметки:

«Матросы пудрят шеи, носят на голой груди бриллиантовые кулоны».

«Махно будто бы убил Григорьева, «война» с колонистами продолжается…»

«Скучно ужасно, холера давит душу как туча. Ах, если бы бежать хоть к черту на рога отсюда!»

3

Стояли чудные летние дни, на какие лето девятнадцатого года было щедро как никогда. Супруги Бунины не спеша прогуливались по Княжеской.

— Полюбуйся, Вера, этими легкими игривыми облаками на горизонте. Каким серебристым пурпуром они окрашены! Совершенно непередаваемая игра полутеней. И все это на фоне серовато-синего неба.

Нет, мне пятисот лет жизни не хватило бы, чтобы этой красотой налюбоваться. Чудо из чудес!

— Помнишь, Ян, кто-то из французских мыслителей сказал: «Как прекрасно все то, что выходит из рук Господа. И как гнусно, что выходит из рук человеческих…»

— Этот мыслитель — Вольтер. Он, к своему счастью, не дожил до Октябрьского переворота.

— Что тогда бы он сказал?

— «Нет ничего гнуснее того, что люди творят под высокими гуманистическими лозунгами».

Навстречу шел высокий старик в мундире чиновника министерства внутренних дел времен Александра II.

Бунин грустно проговорил:

— Вот тебе результаты обысков и изъятий ценностей! Всю жизнь человек работал, а у него весь дом разграбили. Теперь ходит в этом маскарадном костюме, которому более шестидесяти лет!

Из-за проулка показался Дон-Аминадо. Его под ручку с шутливой элегантностью держал Саша Койранский, поэт и художник.

Дон-Аминадо расшаркался:

— Господа Бунины, позвольте вам представить моего сумасшедшего друга — журналист Койранский.

Бунин недоуменно улыбнулся:

— Во-первых, мы знакомы. Во-вторых, с каких пор Саша стал сумасшедшим?

Койранский грустно покачал головой:

— Да, Иван Алексеевич, это истинная правда.

Он полез в карман:

— У меня справка есть. Я пациент клиники для душевнобольных.

— Не пугайтесь, он не буйный! — успокоил Дон-Аминадо. — Дело в том, что…