Катастрофа

Захожу я как-то в лес,
Слышу, кто-то плачет.
Сыроежка с валуем
Белого собачат!

Отрубите руки-ноги
И отрежьте мне язык, —
Не скажу, в какой деревне
Есть беременный мужик.

Сестренка откликнулась:

Я гармошку на окошко,
Гармониста на кровать.
На гармошку — алу ленту,
Гармониста целовать!

Не выдержала Антонина Степановна:

Через речку быструю
Я мосточек выстрою.
Ходи, милый, ходи мой,
Ходи летом и зимой.

И вновь вступила белокурая красавица:

Ах, какая моя мать —
Не пускает ночию.
А я днем пойду —
Больше наворочию!

Она повернула лицо к Бунину:

— Иван Алексеевич, неужто не поддержите?

Бунин улыбнулся и притопнул ногой:

По деревне ехал с луком,
По телеге фигом стукал,
По колесам — тук да тук!
— Покупайте, бабы, лук!

— Складно! — дружно одобрили гуляющие, — словно свой, деревенский!

А он и был своим. Иван Алексеевич чувствовал себя удивительно хорошо среди этих простых российских мужиков и баб. Он вырос среди таких, он говорил их языком, по сердцу ему были их нравы, он понимал их заботы, радости и образ мыслей.

Провожали его всей компанией, с музыкой, с песнями, с шутками.

Бунин наставлял молодых:

— Хозяйство вести — не бородой трясти!

— Приходите еще, пожалуйста! — просили молодые, и глаза их светились благодарностью. В лучах заходящего солнца ярко искрились в ушах невесты сережки с чистыми бриллиантами — подарок Буниных, вынутый из тайного свертка на печи. Какой чудный вечер провел! — счастливым голосом сказал Бунин жене. — Словно в Озерках побывал, словно мирное время вернулось. Господи, спасибо Тебе за то, что я — русский!

ТОЛЬКО В ДОМЕ УМАЛИШЕННЫХ

1

Над большевистской Одессой стали сгущаться тучи. В двадцатых числах июля Деникин перешел в наступление. 27 июля стало известно о взятии Антоном Ивановичем Константинограда и Искровки — в сорока верстах от Полтавы.

В самой Одессе все больше усиливалась разруха. Электричество и воду почти не подавали. У пожарных кранов с ведрами в руках томились тысячные очереди. Быстро разрасталась эпидемия холеры.

Голод все жестче сжимал свою костлявую руку. По карточкам выдавали скверный хлеб — с горохом. Главным продуктом питания стали овощи, но цены на них были астрономические. Мясо, колбаса, масло вспоминались как сладкий сон.

Рабочие, чувствуя слабость большевиков, все более резко выступали с протестами. Забастовки ширились. Председатель Чрезвычайного ревтрибунала Ян Гамарник призывал «задерживать всех предателей-дезертиров» и вообще уничтожать несогласных.

Председатель Огубчека Клименко, горячо веря в целительную силу расстрелов, пытался давить еще и на психику. Город покрыли листовки с надрывным призывом:

ОПОМНИТЕСЬ!

В час последней схватки рабоче-крестьянской власти с золотопогонной армией офицеров, помещиков и фабрикантов агенты Деникина, потерявшего надежду победить в открытом бою, втесались под видом рабочих на заводы, работающие для военных нужд, и при активной поддержке старых слуг Колчака, правых эсеров, меньшевиков, анархистов и прочих активистов пытаются вызвать волнения среди рабочих, терпящих лишения на почве продовольственного кризиса, и подбивают их на выступление против советской власти.

Избранный губернским съездом Советов, исполнительный комитет настоящим предупреждает всех врагов рабоче-крестьянской власти, что, стоя на страже завоеваний социалистической революции, он будет беспощадно карать все выступления против советской власти, от кого бы они ни исходили.

Меч красного террора опустится на всех, кто прямо или косвенно вносит смуту в стройные ряды рабочих и крестьян, идущих в последний бой с мировым хищником…