Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Пока открытка шла в Москву, Иван Алексеевич не желал откладывать важное дело в дальний ящик. Он отправляет в Москву еще одно письмо — своему давнему другу с Покровки Н. Д. Телешову. В нем он уже без обиняков заявляет о желании вернуться домой, на родину: «…8.V.41. Дорогой Митрич, довольно давно не писал тебе — лет 20. Ты, верно, теперь очень старенький, — здоров ли? И что Елена Андреевна? Целую ее руку — и тебя — с неизменной любовью. А мы сидим в Grasee’е (это возле Cannes), где провели лет 17 (чередуя его с Парижем), — теперь сидим очень плохо. Был я „богат“ — теперь, волею судеб, вдруг стал нищ, как Иов. Был „знаменит на весь мир“ — теперь никому в мире не нужен — не до меня миру! Вера Николаевна очень болезненна, чему помогает и то, что мы весьма голодны. Я пока пишу — написал недавно целую книгу новых рассказов, но куда ее теперь девать? А ты пишешь?

Твой Ив. Бунин. Я сед, сух, худ, но еще ядовит. Очень хочу домой».

Решительный шаг был сделан. Бунинская жизнь могла резко измениться, если бы…

* * *

В начале июня 1941 года открытка из Граса была получена Толстым.

Изумился маститый писатель, затем на душу накатил страх. Прошлый раз в Париже он мудро уклонился от визита к Бунину. Дело нешуточное — якшаться с белоэмигрантом! Теперь, конечно, о письме известно стало всем, кому по службе знать положено. Можно, конечно, сжечь послание, да толку мало. В НКВД к стене припрут, причинное место дверями прищемят: «Ага, письмо врага народа уничтожил? Следы, сукин сын, заметаешь?» Все великие заслуги забудут, не вспомнят о том, что он — академик, депутат Верховного Совета!

Две ночи не спал, маялся, как Шакловитый на дыбе. Только пытал его не Емелька Свежев с лошадиным лицом, а мертвящий страх. Вдруг однажды утром, когда маститый писатель завтракал, без телефонного упреждения пожаловал к нему гость нежданный — Телешов. Выложил на стол какую-то открытку, задохнулся:

— Вот, Бунин мне прислал. Пишет, что «домой хочет». Что делать? Ведь могут в опасной связи с белоэмигрантом заподозрить. Вы, Алексей Николаевич, человек государственный, рассудите: я ему не писал, это все он сам. Я и на следствии так покажу…

Толстой пробежал глазами текст. И вдруг его озарило! Он расцвел мгновенно, приветливо улыбнулся:

— Николай Дмитриевич, что ж вы кофе не пьете? Коньяк желаете, армянский? О письме не беспокойтесь. Это хорошо, что Бунин наконец одумался, хочет порвать с недобитым эмигрантским отребьем. Я приму меры…

Автор «Петра I» несколько суток потел над единственным посланием. Он тщательно взвешивал каждую мысль, продумывал каждое слово, зачеркивал, заново писал, рвал, курил трубку, мерил шагами просторный кабинет и вновь садился за письменный стол, тщательно выводя буквы, писал. И вот наконец письмо готово.

Минуло полвека. Я держу в руках лист большого формата хорошей бумаги. Он исписан аккуратным почерком синими чернилами. Это тот самый окончательный вариант письма, прежде никогда не публиковавшийся. (В печати появлялись черновые тексты.) «17 июня 1941 г. Дорогой Иосиф Виссарионович, я получил открытку от писателя Ивана Алексеевича Бунина, из не оккупированной Франции. Он пишет, что положение его ужасно, он голодает, и просит помочь ему.

Неделей позже писатель Телешов также получил от него открытку, где Бунин говорит уже прямо: „хочу домой“.

Мастерство Бунина для нашей литературы чрезвычайно важный пример — как нужно обращаться с русским языком, как нужно видеть предмет и пластически изображать его. Мы учимся у него мастерству слова, образности, творческим методам реализма.

Бунину сейчас около семидесяти лет, он еще полон сил, написал новую книгу рассказов. Насколько мне известно, в эмиграции он не занимался активной антисоветской политикой. Он держался особняком, в особенности после получения Нобелевской премии.

Я встретил его в 1937 году (ошибка, правильно — 1936. — В. Л.) в Париже, он тогда же говорил, что книг его не читают, что искусство его здесь никому не нужно.

Дорогой Иосиф Виссарионович, обращаюсь к Вам с важным вопросом, волнующим многих советских писателей: мог бы я ответить Бунину на его открытку, подав ему надежду на то, что возможно его возвращение на родину?

Если это невозможно, то не могло бы Советское правительство через наше посольство оказать ему матерьяльную помощь? Книги Бунина не раз переиздавались Гослитиздатом. С глубоким уважением и любовью Алексей Толстой»[9].

* * *

На следующий день, надев свежую рубашку и новый галстук, Алексей Николаевич отправился на автомобиле на Старую площадь. Сдав, не без трепета, свое послание в экспедицию, он отпустил машину и пешком отправился по оживленным улицам Москвы.

«Что Дед, разрешит ли Ивану вернуться в Москву? Видимо, да! Слишком для него заманчиво заполучить нобелевского лауреата. Когда Ивану дали эту премию, Сталин весьма подробно меня расспрашивал о ней. Зацепило, задело его за душу награждение „белоэмигранта“, — размышлял Толстой. — Хорошо, коли позволит вернуться!