Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Мое участие в этом деле выглядит весьма благородно. Ну а коли не разрешит? Не снимет ли с меня шкуру, как с „пособника вражеского отребья“? Ведь никогда не угадаешь, что в эту голову взбредет, — может наградить, а может убить!»

Толстой направлялся к себе на Спиридоновку. На Лубянской площади зашел в букинистический магазинчик.

Заметив Толстого, навстречу заспешил заведующий — приземистый человек с крепкими плечами и длинными сильными руками.

— Хорошо, что вы пришли, Алексей Николаевич! — сказал букинист. — Я хотел звонить вам. Вот еще одна книжечка редкая попалась…

Он протянул ранний сборник стихов Толстого — «За синими реками». На желтой обложке было означено, что автор — «граф», и изображен вроде как бы графский герб — детали рыцарских доспехов и на щите гривастый конь.

— Да, — согласился Толстой, — книжечка редкая. В одиннадцатом году ее издал «Гриф». Тираж был немалый для поэзии — тысяча двести экземпляров. Но признаюсь вам, Александр Иванович, я его почти весь уничтожил. Да-с! Налет декадентщины на этой поэзии. Перечитал я их после выхода в свет и подумал: «Нет, писать надо так, как Горький пишет! Чтобы поэзия в бой звала». И почти весь тираж запалил!

Букинист опустил глаза: он-то знал, что уничтоженные книги не попадают регулярно на прилавок, как эта. Но Толстой был постоянным покупателем, «живым классиком», да — поговаривали! — любимцем самого Сталина. Так что лучше послушать и не возражать.

Толстой отправился дальше, даже не подозревая, что именно этот букинист по фамилии Фадеев почти четверть века назад приобрел библиотеку Бунина, когда тот навсегда покидал Москву.

И еще он не знал, что через три дня начнется война и в Кремле будет не до эмигранта Бунина. Никогда два старых друга больше не увидятся.

Не доживет Алексей Николаевич и до победоносного завершения войны с Гитлером. В феврале 1945 года Бунин запишет в дневник: «Умер Толстой. Боже мой, давно ли все это было — наши первые парижские годы и он, сильный, как бык, почти молодой! Вчера в 6 ч. вечера его уже сожгли. Исчез из мира совершенно! Прожил всего 62 года. Мог бы еще 20 прожить. Урну с его прахом закопали в Новодевичьем».

…Быстра ты, река Времени!

Гроб в мутной воде

1

В пять часов тридцать минут 22 июня посол Германии в Москве Шуленбург, явно чувствуя себя не в своей тарелке, появился в кабинете Молотова:

— Господин министр, наше правительство поручило мне передать советскому правительству ноту следующего содержания: «Ввиду нетерпимой долее угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации и подготовки всех вооруженных сил Красной армии, германское правительство считает себя вынужденным немедленно принять военные контрмеры».

Тридцатью минутами раньше, в пять часов по московскому времени и в три — по берлинскому, в советском посольстве в Берлине загремел телефон. Трубку поднял Бережков — советник посольства. Он услыхал незнакомый, лающий голос:

— Рейхсминистр Иоахим фон Риббентроп ждет советских представителей в министерстве иностранных дел…

На Вильгельмштрассе подъезд с чугунным навесом был ярко освещен прожекторами. Десятки кинооператоров, фотографов, журналистов суетились вокруг.

У Риббентропа были опухшее, пунцовое лицо, мутные, воспаленные глаза. От него несло перегаром, заметно дрожали руки, голос срывался:

— Я вынужден кратко изложить содержание меморандума фюрера…

Когда протокол был соблюден и советские дипломаты направились к выходу, произошло нечто потрясающее. Риббентроп догнал Бережкова. Удерживая его за рукав, он с отчаянием заговорил:

— Я был против этого… Зачем он сделал это? Я пытался Гитлера отговорить… он ничего… он никого не хочет слушать… кроме этого, как его, внутреннего голоса. Он беседует с «универсальным духом».

Бережков поразился: Риббентроп смущается и путается.

— Что я могу сделать?

Риббентроп навалился на него плечом, задышал в ухо:

— Передайте в Москве, лучше самому Сталину, скажите обязательно… я был против нападения. Я не хочу… не могу…

Советский дипломат отпрянул от рейхсминистра.

…Огненный смерч войны уже катился по российской земле.

Двадцать девятого июня Берия вызвал Павла Судоплатова, одного из руководителей советской разведки. Берия сказал:

— Через посла Болгарии Стаменова обратитесь к Гитлеру, выясните, на каких условиях можно прекратить войну.

В Кремле ответ ждали с лихорадочным нетерпением, но, увы, ответа не дождались.

2

Утром 22 июня Бунин встал с постели позже обычного. Всю ночь его мучили кошмары. Приснился мертвый Мережковский, лежащий в гробу. Гроб был не застлан, рядом ни веночка, ни цветочка. И громадная толпа, разбитая на три колонны, пришедшая прощаться с покойным.

Бунина кто-то провел сразу к гробу, приговаривая:

— Господа, пропустите друга усопшего…

Когда Бунин подошел ближе, покойник вдруг стал извиваться в гробу, потягиваясь и искривляясь вправо. Оказавшийся вдруг рядом Милюков тихо прошептал:

— Не бойтесь, Иван Алексеевич, это у Дмитрия Сергеевича предсмертные судороги…