Катастрофа. Спектакль

Впрочем, в тонкостях этих пусть разбираются критики, это — их хлеб, а в мои обязанности, обыкновенного служащего, входило: разыскать в архиве писателя три толстые тетрадки, исписанные рукой Ярослава, его нервным, стремительным почерком, отдать роман в перепечатку, вычитать и отнести в издательство. Я не позволил себе выправить в рукописи ни единого слова, даже на тех страницах, где Ярослав Петруня выводит одним из героев романа меня, Василя Самуту, и рисует не совсем правдивым и порой не очень привлекательным мой образ. Будем честными перед собой, а современники и потомки все поймут правильно. О эта наша извечная вера в разум человеческий и интерес к нам потомков!..

Однако — ею живем.

Василь Самута

Книга первая КРИК

Глава остросюжетная ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКИЙ РОМАН

Я похож на самолет, разваливающийся в воздухе. Вот отвалилось одно крыло, второе, переломился фюзеляж, и из разлома, как зернышки из треснувшей маковки, посыпались люди, умирая от страха еще в воздухе, а то, что осталось от самолета, еще летит по инерции, вычерчивая след на экранах радаров, и, если бы не раздался в наушниках панический крик молоденького штурмана, на земле и не знали бы о катастрофе. Я — падающий самолет. Я — смертельно раненный зверь, но я еще оставляю цепочку следов на снегу, меня еще можно вести стеклянным глазом фоторужья, я такой красивый, такой величественный на фоне заснеженного леса, что еще прошусь в кадр, но уже в следующий миг упаду под куст и сдохну. Я — дерево, внутри сплошь трухлявое, но я еще возвышаюсь над лесом, как царь деревьев, хотя по верхушкам берез и дубов уже катится степной ветер, который повергнет меня к ногам мелких осин, и короеды уже пируют во мне.

Я — тот, кого уже нет, хотя все думают, что он есть.

И я пишу приключенческий роман. О самом себе. И о следователе Самуте, которого я выдумал, чтобы его глазами взглянуть на крутую параболу своей жизни. Актеру нужен зритель. Я — актер. На сцене жизни.

Итак, приключенческий роман.

В полночь в квартире следователя Василя Самуты (я сделаю его уроженцем Пакуля, своим бывшим одноклассником) тревожно зазвонил телефон. Начало, конечно, банальное. Литературный штамп. Но я давно уже весь в литературных штампах, в словесных красивостях, в словесной шелухе. Шелуха сыплется из-под моего пера. Разучился писать. А может, никогда и не умел. Нет, все же умел — эти незабываемые утра во Мрине, лихорадка работы, когда слово, живое слово, рождалось в моей душе…

Так вот — телефонный звонок в полночь.

— Самута слушает.

Подчеркнуть профессиональную деловитость и сдержанность в голосе.

С годами я все больше люблю детективы. Часы забвения. Кажешься себе молодым, здоровым смельчаком, а не автоматом, штампующим мертвые слова…

Нужная деталь.

Следователю позвонит моя Ксеня. Из нашей спальни, в голубом, отороченном кружевом пеньюаре, пеньюар я привез в прошлом году из Канады, а может, в японском кимоно или в халате из китайского шелка. Жена писателя, широко известного в кругу семьи и даже за ее пределами: меня читают редактор и корректоры, а также несколько друзей, которых я тоже читаю и хвалю…

Будьте взаимно вежливы.

Ты похвалишь сегодня, завтра похвалят тебя, и всем будет хорошо. Живешь сам — дай жить другому.

Голос Ксени — взволнованный. Синонимический ряд по словарю: испуганный, встревоженный, возбужденный. В ее голосе — неподдельная тревога, Ксеня прижилась подле меня. Как кошечка. Год за годом, десять лет, уже скоро двадцать. Она уверена, что так будет всегда. Машина, дача, заграничные поездки, в доме — ковры и хрусталь, польская дубленка и французское деми-пальто, и можно не особенно торговаться, когда приходишь на Бессарабский рынок.

У нее единственная финансовая забота — вовремя снять деньги с книжки. Счет в сберкассе — колодец. Моя обязанность — следить, чтобы он не пересох. Чтобы однажды утром контролер не сказала моей Ксене: «Извините, но на вашем счету — только рубль». Мировая катастрофа. «У нас что — нет денег?» — спросит с крайним удивлением. Всегда были. Мама-киска, говорил сын, когда был маленьким. Киска любит тепло. Пригреется под бочком и мурлычет. И вдруг на киску повеяло холодом.

— Это Ксеня. Извини, Васенька, что разбудила, но я волнуюсь. Ярослав должен был приехать еще утром, уже полночь, а его нет. Я места себе не нахожу…

Ярослав — это я, настоящий, невыдуманный. Ярослав Петруня, писатель. Фамилия не звучит, правда? В Тереховке я придумал себе псевдоним: Приднепровский. И подписывал так первые свои заметушки в районной газете — о силосовании кукурузы и засиженных мухами витринах магазинов. В редакции подшучивали, что подпись длиннее моих заметок. Но потом я вновь стал Петруней. Потому что никто в Пакуле не догадался бы, что Приднепровский — это я, замухрышка в домотканых штанах, который пас свинью на выгоне за селом.