Катастрофа. Спектакль

Иван промчался по кривым улочкам Тереховки и выехал на трассу. Асфальт все еще дышал зноем, но в грудь бил прохладный ветер с поля. Села оставались где-то в стороне, за скирдами люпина и хлебов. Настоящее движение, движение без цели. Дорога была пустынна. Вырулил на середину трассы, включил четвертую скорость. Вербы шарахнулись врассыпную, сначала лениво, потом все быстрей, быстрей. И вот уже испуганно машут серыми рукавами на фоне бурно-розового заката. Теперь ветер падал с неба тугими пластами, с хриплым свистом умирал под колесами. Загатный все тянул на себя рукоятку, движение захватило его, мчаться бы еще быстрее, догонять несуществующее.

И забытье приходило — стрелка спидометра на мигающем кружке переползла за сто, теперь уже не было ни вечера, ни асфальта, только мрачная бездна, в которую падал Иван Загатный.

Хмельной от полета, Иван чуть притормозил мотоцикл, поднял голову и уже не отрывал глаз от мелькающих верб, стремясь полнее почувствовать свое движение в пространстве. За вербами кружились поля, испещренные скирдами и темно-коричневыми пятнами гречихи. Там сгущались сумерки, таинственно и маняще. Выскочив на вершину холма, снова нырнув в долину, Иван вздрогнул от удивительного, почти фантастического видения. Все еще выжимая газ, он видел перед собой только это: крохотное озерцо в балке, посреди темного золота пшеницы, а в озерце белые-белые птицы на длинных ногах, неподвижные, торжественные, словно вырезанные из дорогого камня. Казалось, на миг открылся ему иной мир, существующий над ненавистными буднями. Мир, который видят лишь избранные. А если это только приснилось ему — и бешеное движение, и озеро, и белые призраки птиц в степи? — подумал, резко тормозя и разворачиваясь.

Оставил мотоцикл на обочине, под вербами. Осторожно, затаив дыхание пошел в степь. Поля дремали, окутанные сизыми тенями. За холмом, под звездным небом, голубели зеркальца озер, и множество белоснежных птиц вокруг них. Не помня себя от счастья, Иван побежал к озеру, готовый упасть среди поля на колени и в сладком экстазе молиться степи, тишине, звездной высоте и птицам, каждому живому существу и каждой песчинке на земле. Вспугнутые аисты как по команде добыли из-под крыльев по второй своей лапке и бросились врассыпную, с разгона поднялись вверх, в малахитовое небо, и понеслись розовыми тенями над головой, едва не касаясь Ивана своими тугими крыльями.

Вдруг мысль, холодная и острая, как лезвие ножа, пропорола святой этот миг: «И все равно я счастливее их, я глубоко чувствую мир, так глубоко, как никто из них никогда не почувствует…»

Загатный упал на стерню и заплакал от жгучей жалости к себе…

СПЕКТАКЛЬ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Внезапное исчезновение с литературного горизонта творчески активного писателя Ярослава Петруни породило множество разговоров и догадок. Судачили и о несчастном случае, и о глубоком творческом кризисе, и об эпохальном произведении, которое вроде бы, уйдя от окололитературной и житейской суеты, завершает прозаик. Знаю нескольких литераторов, которые утверждают, будто встречали живого и здорового Петруню то в тюменской глубинке на нефтепромыслах, то в группе энтузиастов, задавшихся целью пешком пересечь пустыню в Средней Азии, то на рыболовном сейнере на Балтике, где он трудится простым матросом, изучая таким образом жизнь. Однако слишком уж широкая география этих встреч не могла убедить в достоверности сведений ни семью писателя, ни меня, его земляка-односельчанина и в какой-то степени друга. Лично мне, когда я приезжаю в наше родное село Пакуль, чуть не в каждом шустром сельском мальчишке с пытливыми глазенками видится Ярослав Петруня, — но что из того?

Надеюсь, пройдет время — и тайна будет разгадана, по крайней мере, ни жена, ни сын писателя, ни я не теряем надежды. А может, разгадка тайны действительно в тех лобастых мальчишках с пытливыми глазами, которые вырастут и завершат то, что мы по тем или иным причинам не доделали? Без надежды на грядущие поколения, как бы ее ни ревизовали интеллигентствующие скептики, жить нельзя, и я живу этой надеждой, как жил в свои последние дни перед внезапным исчезновением Ярослав Петруня.

Пока же для приближения разгадки тайны могу сделать единственное — на правах человека, который по поручению жены писателя попытался навести порядок в его бумагах, предложить читателю неизвестное, почти завершенное произведение Ярослава Петруни «Спектакль», главным героем которого является сам писатель. Почти — потому что роман представляет собой три самостоятельных книги-исповеди, из которых разве что последнюю можно считать более-менее законченной. Две первые книги романа — это лишь, как говорят певцы, проба голоса, но голоса во многом нового и неожиданного для Ярослава Петруни. Голос писателя в этих литературных пробах крепнет, становится громче и вдруг — обрывается на полуноте. Чтобы в следующей книге — все снова, но уже в иной душевной и литературной тональности.