Катастрофа. Спектакль

Подробнее. Уже третью сигарету выкурил. Так нельзя. Спокойно. Не паниковать. Он возлагал на эту новеллу слишком большие надежды, чтобы так легко сдаться. Итак, огни на горизонте — сладкая иллюзия, не более. Куда бы он ни попал, он останется одиноким, одиноким среди людей, потому что везде будет ощущать себя великаном среди карликов, Гулливером духа среди лилипутов, а может, ему действительно никто не нужен, и он останется один в степи, новый Робинзон, остров Антораж, только как закончить новеллу, разве что символически: он оставляет Тереховку и уходит в степь, навстречу солнцу, заходящему или восходящему, какая разница, но это слишком банально, и проблема не решена, все равно в любой редакции посоветуют дописать, а может, ночное небо над степью, угасающие огни Тереховки за ним, он поднимает руки, и вместо рук у него вырастают крылья, широкие, могучие крылья, и он взмывает навстречу звездам, свободный и недосягаемый для людей, которые не поняли его, не способны понять, перед ним небо, перед ним вечность… Мистика. Нереально. А новелла реалистичная. Хотя есть какой-то аромат библейской притчи. Но ведь не пропустят. Пойдут нелепые вопросы: он у вас что — ангел? Не будешь же каждому объяснять, что он бог. И не каждый поймет. Большинство не поймет. Ведь кто — судьи? Трагические по своей сущности слова. Но куда он идет? Степь, далекие огни, манящие огни, а может, это новая Тереховка, нет, не так, это неминуемо. — новая Тереховка, проклятье, кончились сигареты, и в приемнике ничего путного, треньканье какое-то, в кабинете полно дыма, духота, наверное, ночью будет гроза, ехать надо, немедленно ехать, он не знает куда, но уже ощущает лихой посвист ветра, спасительный ритм движения — немедленно ехать. Он распростер свои крылья над сонной землей… К чертям все крылья, ехать, он должен ехать, и это вовсе не бегство, только отступление, временное отступление, проклятая Тереховка, столько надежд на сегодняшний вечер, если бы не эта обязательная, вынужденная поездка…

Что ни говорите, это было поражение Ивана. Почти две недели ежечасно и ежеминутно жить будущим шедевром, который должен поднять его над всеми, и вдруг обнаружить горькую истину, что он бессилен создать этот шедевр, — нет, не зря я описал в своем романе именно этот день. На следующее утро Иван не делал зарядку, опоздал на работу и даже не взял в руки Гегеля. Он откровенно курил теперь сигареты, даже стал мягче в отношениях с коллегами. Я понял — в нем многое изменилось. Правда, под осень ожил, когда слухи о ликвидации района стали все настойчивее. Как он ждал гибели административной Тереховки! Как своего возрождения. Упивался свежим, предгрозовым ветром и жадно ждал грома.

— Высосала меня Тереховка, — говорил вслух, не таясь.

Я же, хотя и соглашался, и поддакивал, уже тогда думал иначе. Но время наконец выписать для вас из его черновиков то, что составляет контуры так и не дописанной новеллы Загатного. У меня сохранилось несколько ее вариантов, но все сводилось к одному сюжету. Какой-то полуреальный административный центр, символизирующий собой чуть ли не вселенную, напоминает Тереховку, только называется иначе, совсем не похоже. Гениальная личность, которая выделяется из прочей массы своим умом, творческими потенциями, и потому презирает ее. Душный летний день. Серая пыль на всем, в раскаленном небе горячее марево. Жажда, которую в «Тереховке» нельзя унять… вода теплая и гнилая. Через всю новеллу сквозит трупный запах, дух мертвечины.