Катехон

– Очень неприятные лампы эти светодиодные… Мертвый свет. Да, я знаю, что они экономят. Всё мертвое очень экономично; не то что живое.

Новая волна шорохов и скрипов. Двери. Капли. Отдаленная скрипка. Тихий смех.

– Итак, это была только увертюра. Главное происходит в самом начале нового века, в 1901-м. Да, когда возникает эта картина с поверженным демоном на фоне ледяных вершин. В том же году акварель с тем же названием пишет Виктор Замирайло. И уже даже не удивляешься, когда у Валерия Брюсова того же, 1901 года, читаешь: «И Господа и Дьявола хочу прославить я». Или что благодаря Шаляпину в 1901-м начинает с огромным успехом везде идти опера Бойто «Мефистофель». Вот с чем искусство входило в новый век… Какой всё-таки отвратительный свет! Если позволите, выключу.

Щелчок.

Постепенно становятся видны предметы. Темная голова Сожженного.

– А теперь посмотрите, что происходило тогда же в науке и технике. 1900 год. Формула Планка и гипотеза о существовании конечных элементов энергии – квантов. В том же году Виллар открывает гамма-излучение… 1900 год – Цеппелин совершил первый полет на дирижабле, а в 1901-м Уайтхед – первый полет на управляемом аппарате с двигателем. Рождение квантовой физики. Рождение авиации. Двух поразительных, страшных чудес двадцатого века. Я не хочу сказать, что… Хотя… думайте сами.

Звук подвигаемого стула.

Сожженный сел на край стула и скрестил ноги.

– Так было определено будущее двадцатого века. Люциферианского века, особенно в первой его половине. Если говорить о будущем двадцать первого, то… Простите. Я ничего не могу сказать. Лекция окончена.

Подошел к двери.

– Да, забыл… Художник, написавший ту самую картину… У него как раз тогда родился сын. Через полтора года мальчик умер. А художник сошел с ума… Благодарю за внимание.

Так закончилась последняя лекция Сожженного в Эрфурте.

Через час его найдут без сознания возле Старой синагоги.

Михаил Врубель. «Демон поверженный». Холст, масло.

78

Они сидели на кухне Сожженного. Из крана шумно текла вода: шумно и тяжело.

Она всё просила его заварить тот, ее, чай; но он почему-то не делал этого. И воду не разрешал выключить.

– У тебя есть вопросы.

Турок говорил ровно, без интонации.

Когда он так на нее смотрел, она уже не знала, есть ли у нее вопросы.

– А что это за сообщество? – спросила, помолчав.

– Вроде закрытого клуба. Прогнозы, от ближайших дней до отдаленных. Делаются ставки. Плюс внутренние рейтинги.

– А как там оказался… Фархад?

– Кто-то вспомнил, наверное, его прогноз по атаке на нью-йоркские башни. Это отслеживается, если нужно. Есть специальные люди и программы, роются в интернет-свалках. Вспомнили, решили проверить, случайная это была догадка с башнями или у него действительно нужный им диагноз… Ты заходила на их страницу?

Она помотала головой:

– Только комменты.

– Да, он копирует их, – усмехнулся, повертел чашку. – Ты не могла туда зайти. Там сильная защита.

Она посмотрела на него. Вода продолжала стучать в раковину. Позже он объяснит почему: боялся прослушки. А так – шум… Позже он многое ей объяснит. И всё, что было хоть как-то понятным, станет окончательно темным.

79

Дальше две страницы идут фрагменты записей Сожженного.

«Вопрос о мигрантах как вопрос живописный, колористический. Какие цвета будут вскоре преобладать в Европе? Какие краски?

Белила? Охра? Марс коричневый?

В одном комменте его назвали расистом. Это слишком громко и потому неверно. Он не верит в превосходство одной расы над другой. Он вообще не верит в расы. Только в кожу. В эту первую и последнюю одежду человека. В эту самую видимую, обоняемую и осязаемую часть его сущности.

Любовь к другому начинается с кожи. С тонкой и светящейся на щеках. Со слегка сморщенной – на веках. С исчерканной бороздками – на ладонях.

Но он не против других оттенков кожи.

Он против будущего.

Будущего как тихого и уютного самоубийства белой Европы. Германской ее основы; белый цвет кожи привнесли именно они. Даже римлян он немного раздражал: их колористическая гамма тяготела к охристым, золотистым тонам. В начале пятого века святой Иероним с отвращением упоминал о придворном, “чьи русые волосы и бледность кожи выдают его происхождение”. Да, германское.

Через пару столетий после Иеронима ни бледный цвет кожи, ни русые волосы не будут никого удивлять. Сама Италия посветлеет, особенно на севере: потрудятся и лангобарды, и франки, другие германские племена. За волной германцев накатит волна славян. Германских и славянских белил хватит осветлить и мадьяров, и евреев, которые почти ни с кем не смешивались. Даже турок, заполнивших собой Восточную Европу, удастся немного обесцветить и обледнить…»

Дальше идет небольшой пробел: она решила пропустить то, что он пишет о турках.

«К началу двадцатого века белый цвет растекся по планете. Смуглея по мере отдаления от Европы и от Штатов, ставших вторым хранилищем всех оттенков бледного. До какого-то времени.