Катехон

Она сидела одна, ничего не читая и никого не кормя. Судя по слегка отупевшему выражению лица, слушала музыку. Да, вон пластмасса в ушах, видно же. Достала из рюкзачка кока-колу. Ничего, совершенно ничего особенного, женщина-ноль; такие ему и нравились. Точнее, нравилась. Та, оставшаяся в Ташкенте, с мертвым раскрытым ртом; разбитое зеркало. Остальные были ее осколками. Чтобы войти в них и отразиться, уже не требовалось добывать череп. Череп? Да, череп.

Он почесал руку, морская вода и солнце стягивали кожу. А может, на нем снова проступили незримые цветы. Слабые копии тех, ташкентских.

Он глядел на нее, мысленно одевая ее в костюмы разных эпох. Кричали чайки. Она сунула колу в рюкзак и прикрыла глаза. Ресницы! У нее были царские ресницы.

Он подарит их одному из своих двойников.

Когда на ней поверх простреленных джинсов и майки возник серый плащ с высоким воротником, а на голове тускло блеснула корона, она приоткрыла глаза. Вынула из ушей музыку, встряхнула волосами. Корона исчезла. Она снова сидела перед ним голая, в дырявых джинсах и майке.

Он подсел к ней.

«Where’ve you been? – Он смотрел на нее. – I’ve been waiting for you for ages»[15].

Она задумалась.

Она, кажется, не понимала по-английски. Или понимала, но ее английский был каким-то другим.

Загорелая немка достала какую-то дрянь и стала смазывать загар. Возмущенно кричали чайки.

Он вернулся в свой маленький номер со скользким и холодным бельем, запахом канализации из раковины и видом на мечеть Сулеймание, бледную копию Святой Софии. Остальные мечети, которые он здесь видел, были бледными копиями Сулеймание.

«Ничего своего, – думал он, бессмысленно листая каналы в плоском телеке под потолком. – Всё копии, ничего своего».

В телеке мелькали спортсмены, демонстранты, дети, животные. Появился и исчез выпуклый лоб русского президента; показали Красную площадь. Он нажал кнопку, телек снова превратился в черный прямоугольник.

«А у нас? – продолжал он, разглядывая его. – Много ли своего у нас?»

Он думал о русских. Наедине с собой он считал себя русским.

«Мало», – отвечал один голос. «Достаточно, – возражал другой. – Вот собор Василия Блаженного – чья это копия? Ничья. Византийцы по-другому строили. И в Европе тогда по-другому строили».

«Хорошо, что есть собор Василия Блаженного». – Он погладил ладонью одеяло.

Босиком, поджимая пальцы, прошел в туалет.

Прежние мысли смыло. Пришли новые и наполнили голову горячей водой.

Он медленно бился лбом о зеркало. Он повторял про себя ту девушку с парома. В мозгах стоял крик чаек. У нее были коротковатые ноги.

Черный прямоугольник телевизора смотрел на него. В окне висела Сулеймание, подсвеченная желтоватыми огнями.

Он знал, что эти мысли, эта головная боль о женщине не пройдет даром. Нет, новый фантом ему не нужен. Да еще, вероятно, турок. Сколько можно клепать двойников? Он уже пуст внутри; весь разошелся, распался на копии. Выход? Предохраняться можно при физическом акте, но при ментальном… Он попытался себя остановить, собрать рассыпанные зерна. Зерна чего? Резко отодвинул лоб от зеркала; на стекле осталось белесое пятно.

Дверь осторожно открылась.

Она стояла в том самом плаще; повертев корону, поставила ее на столик.

«Как холодно… Подожди, сама…»

Он пытался отколоть тяжелую брошь, которой держался ее плащ; она отстранила его руки. Плащ упал на ковролин. Она говорила с акцентом.

Ты знаешь русский?

«Выучила, пока шла к тебе… А можно я оставлю себе эту корону?»

Он кивнул. Потом задал ей еще один вопрос. Она снова задумалась, как тогда, на пароме.

«Нет. Я просто кусочек твоего мозга». – Она коснулась его лба. Чем? Губами. Чем еще может касаться лба женщина, пришедшая к тебе в ветреную турецкую ночь?

Потом он стоял у окна и расчесывал руки. Над одним из минаретов он разглядел ^V.

Но это уже была просто звездочка, ничего не означавшая; абсолютно ничего, кроме самой себя.

78

В те дни Эрфурт мутило.

Город пошел рябью: точно времена, когда в нем ораторствовал доктор Фауст и разрушал монастыри Лютер, снова вернулись. По улице шла толпа.

Турок, потоптавшись и посопев в коридоре, побежал вниз. Славянин доел йогурт и подошел к окну. Увидел на улице джинсы Турка, его куртку. Любимые джинсы Турка в дырочку. Куртка побежала к толпе.

Минут за двадцать до этого Турок сидел за столом и быстро говорил. Звал Славянина пойти вместе; Славянин с хрустом раскрывал очередной йогурт. В луче, падавшем на стол и часть пола, летели мелкие капли слюны Турка.

– …Они договорились с нацистами, понимаешь? – Турок вытер губы. – Им не хватало голосов, они договорились с AfD.

Славянин хмыкнул. Он любовался злым и возбужденным лицом Турка:

– Кто «они»? С кем договорились?

Голос Славянина был еще не до конца проснувшимся.

Турок резко поднялся:

– Ты живешь непонятно где!

Из отверстий в его джинсах выглядывала темная шерсть.

Славянин вздохнул. Ему хотелось в шутку пощипать эту растительность.

– Ты ничего не слышал про «Альтернативу для Германии»? Про «Пегиду»? Поздравляю, ты идиот.

– Рахмат! – потянулся Славянин.