Катехон

В России часть памятника была бы уже отполирована до блеска. Носки туфель. Ладони, пальцы. Маленькие груди девушки. Поцеловать, потрогать, обнять, прижаться губами. «Энергетика… Иди в меня, родненькая!» К нему бы приезжали новобрачные и возлагали цветы. И тоже бы слегка терлись. Сами или кто-то из родни. Из немолодых женщин, едко пахнущих парикмахерской.

Но здесь Германия, страна тактильной мерзлоты. Никто не потрется. Никто не сунет под ноги букет.

Старушки, почтительно пошептавшись, исчезли. Он подошел к памятнику и потер ладонью шершавый носок ботинка.

Маленький трактат об ударе молнии

Наумбург, 6 апреля 1866 года.

Молодой Ницше застигнут грозой во время одинокой прогулки в окрестностях города. Молнии так и сверкают. Он спешит забраться на холм, где приметил убежище.

«На вершине была хижина, – напишет он на следующий день другу, – человек, резавший двух ягнят, и его сыновья. Тут со страшной силой разразилась гроза, с ветром и градом, – я испытал ни с чем не сравнимый подъем».

Он стоял в хижине у окна. Позади него резали животных, пахло кровью; он слышал блеянье ягнят и хриплые голоса крестьянских детей. Всё это почти заглушали удары грома и стук градин. Он стоял у окна с приоткрытым ртом и горящими глазами.

«Что мне было до вечных “ты должен”, “ты не должен”! – делился он ощущениями, нахлынувшими на него. – Как не похожи на это молния, буря, град, свободные стихии, не имеющие морали! Как счастливы, как могучи они, чистая воля, не замутненная интеллектом!»

Он написал другу не всё.

Не всё можно вложить в письмо, в буквы и запятые.

Он не написал, что случилось с ним при подъеме на холм, когда вокруг сверкали молнии.

Одна из них ударила рядом с ним. Он упал в траву. Ослепительный серый свет залил его. Его спину, поджатые ноги и лохматый затылок. Показалось, молния вошла в его голову. Показалось, что он умер. Всё это длилось одно мгновение – беспредельное, нескончаемое мгновение. Удар грома вывел его из оцепенения. Он вскочил и побежал наверх, на вершину холма, где стояла хижина, текла кровь и резали ягнят.

Тема для размышления: Лютер, 21 год, попав в страшную грозу 2 июля 1505 года под Эрфуртом, переживет религиозное перерождение и решит стать монахом.

Ницше, 21 год, попав 6 апреля 1866 года в грозу под Наумбургом, переживет антирелигиозное перерождение. Отныне он будет поклоняться не Богу, но молниям и прочим freien Mächten, ohne Ethik[18].

«Но где же та молния, которая лизнет вас своим языком? Где то безумие, которое необходимо привить вам?»

Так напишет он в своем «Заратустре». Его самого слепящий язык молнии лизнул в мозг.

Хижина на вершине холма превращается под его пером в подобие капища; такие устраивались иудеями, отпавшими в язычество, на высотах. Вряд ли упоминание двух закалываемых агнцев было случайным. Он чувствовал себя жрецом новой веры. Новой философии. В нем играла кровь священников.

Перерождение, произошедшее с Лютером, лишь вначале привело его в монашество; в итоге путь его, извилистый и раскаленный, как молния, закончился Реформацией. Церкви и монастыри закрывались, священники изгонялись; вспыхнула война, из ее пепла стала прорастать новая Германия. Та, которая будет уже при жизни Ницше окончательно объединена «железом и кровью».

Куда приведет Германию перерождение, произошедшее с Ницше, тоже известно. Не при его жизни, несколько позже, но с его именем. Церкви и монастыри будут закрываться, священники – сажаться в концлагеря; вспыхнет война, из пепла которой начнет прорастать новая Германия. Вот эта, которую мы видим сегодня, здесь и сейчас. «Старая добрая Германия». Слишком старая и оттого слишком добрая. От которой даже у памятника способна разыграться головная боль. «Вер ист даз? – Ниче. – Ах, Ниче…»

В 1879-м он возьмет в аренду у города часть городской стены (так поступали многие), чтобы выращивать рядом с ней сад. Тогда средневековые стены города еще стояли на своем месте. Десять плодовых деревьев, розы, лилии, гвоздики, крыжовник.

Эдема не получится; он так ничего и не вырастит. Он не был человеком сада, земли и хлорофилла. Он был садовником мыслей; выращивал их, серые и твердые, как грибы. В афоризме «Садовник и сад» он напишет: «Из сырых, хмурых дней, одиночества, слов без любви на нас растут, как грибы, выводы: однажды утром они уже тут, мы не знаем откуда, и, серые и ворчливые, они оглядывают нас. Горе мыслителю, который не садовник, а только почва своих растений!»

Вдалеке, за домами, заиграли флейта и труба. Ухнул барабан.

90

Ева Гросс, урожденная Гроссман.

Йозеф Соломон Гросс.

Анна-Мария Гуткинд. Густав Гуткинд. Петер Холлендер. Отто Холлендер. Фриц Йонас. Адольф Ландсберг.

Он читал эти имена в тени под каменной аркой.

Имена, как всегда, останавливали его, вводили в свой тихий хоровод.

Место, как значилось на указателе, называлось Юденгассе, Еврейский переулок. Здесь они жили в начале 1930-х. Их было тогда в Наумбурге не слишком много.