Катехон

Он подумал, что может тихо уйти. Они обойдутся без него. И суд пройдет без него. А он вернется на мост через Геру и будет смотреть на уток и осеннюю воду.

Никуда он не уйдет. Он останется здесь, только немного отойдет в тень от ратуши. Он ведь сам всё это придумал в подвале с собаками. Высшая степень судебного гуманизма – дать подсудимому шанс самому придумать суд над собой. Придумал это шествие и суд в ратуше. Правда, суд он набросал только в самом общем виде. Детали придется отделывать уже по ходу.

116

О нем вспомнили. Стражники доглотали пиво, попрощались с флагеллантами и повели его в ратушу. Прочие остались, снимая друг друга на хэнди и отвечая на вопросы телевидения, белый микроавтобус с цифрой «1».

А он уже был в ратуше. (Звук шагов.) Он поднимался по лестнице.

Он и раньше бывал здесь. Точнее, его здесь бывали. Водили на экскурсию в первые недели его эрфуртского пленения. Он и сейчас был экскурсантом в своем роде. Экскурсантом по ратуше, выстроенной в 1882 году в неоготическом стиле на месте прежней, готической, снесенной. Небольшая экскурсия с посещением суда над собой.

Стражники снова отстали. Он бродил по лестницам один, поднимая и опуская голову. Картины изображали эпизоды пребывания в Эрфурте двух известных мужей.

Доктора Фауста и монаха Лютера.

Первая картина представляла доктора рядом с императором Максимилианом, посетившим Эрфурт. Дым, магия, серые и землистые тона. Поглядев на нее, он подошел ко второй. Знаменитая лекция доктора Фауста. Снова дым, из дыма вылезает голова Полифема. Те же холодные тона; застывшие лица студентов. А вот и смерть доктора Фауста. Безжизненные кисти рук, мертвое сердце в груди, мертвый мозг в черепе, мертвый уд в штанах. Застывшие горожане, баба с ребенком. Обратите внимание на серебристое небо над крышами Эрфурта. А это что за чернота в небе? Это, господа, провал в небытие. Он угадал?

А это уже Лютер, с правильной бледной арийской внешностью. Лютер в рясе монаха-августинца собирает милостыню. Снова обратите внимание на тусклое небо за его спиной, темные церковные башни и заснеженные крыши. Лютер беседует с отцом. Лютер с друзьями. Лютер за столом, в ледяной келье со свечой; ладонь на воспаленном лбе. Чем-то похож на Ленина. Что вы, ничем не похож.

– Господин Земан! – Внизу скрипели ступени, кто-то поднимался.

А вот брат Лютер, серо-желтый, распростерся на полу; голая спина, руки; рядом чернеет плеть. Братья-августинцы стоят, застыв над ним (любовно выписаны складки ряс); один, с бородой, поднимает переусердствовавшего юношу. Картина исторически неточна: августинцы не практиковали самобичевание. Или практиковали?

– Господин Томас Земан, – снова зовут снизу. – Господа судьи уже позавтракали.

Он еще раз посмотрел на полуголого Лютера и стал спускаться. И снова подумал, что мог бы сбежать. Но куда? В черный провал на сером небе.

117

– Да, я хотел бы побывать там (кивок в сторону ратуши) и поглядеть… интересно, что с этим парнем решат. Я наблюдал за ним, когда он шел. Мне кажется, он… раскаивается… Да, я слышал, в чем его… да, это угрожает нашей цивилизации, я сам – отец. И я не хочу потерять работу и квартиру из-за какого-то парня из Самарканда. Тут я согласен. Но мне кажется, достаточно его просто депортировать. Да. Его и всех таких, как он. Всех тех, кто хочет… кто собирается… Правда, Карл? Это Карл, мой друг.

Телевизионщики устали, это видно. Но продолжают брать интервью. Народа в старинных костюмах на площади уже мало. Улыбнулись, помахали, разошлись по делам.

– А я не против, чтобы время повернулось назад, – в камере появляется Карл в берете с пером. – Почему мы так этого боимся? (Чей-то голос: «Мы не боимся…») Да, мы не боимся. Мы даже хотим. Вернуть Германию к временам Бисмарка, что в этом плохого? Хорошо, это, может, слишком. Но в шестидесятые годы, в семидесятые… При чем тут коммунисты? Послушайте, жизнь была тяжелее, но люди были лучше. Это были люди, понимаете? У них были… Да и коммунисты. У них были… Короче, я не против, чтобы вернуть. Почему мы так боимся получить еще одну жизнь?

Слышны слабые аплодисменты. На заднем плане останавливается трамвай. Карл, качнув пером, исчезает.

– Что скажет представитель духовенства?

Человек в черной рясе поднимается со скамейки и машет перед камерой ладонью.

– Нет, нет, я не представитель… Это по жребию. Мы бросали жребий, кто кем сегодня будет. Мне – вот… (Показывает на рясу.) А я инженер. Ну хорошо. Раз сегодня такой день. Вы хотите, чтобы я говорил как священник? (Меняет голос.) Дети мои!

Доносится смех. Трамвай на заднем плане отъезжает; бьют часы.

– Хорошо, если говорить серьезно, то… Вы видите, что происходит вокруг? Это не может продолжаться долго. Мы слишком хорошо живем, непростительно хорошо. Слишком удобно, невыносимо сыто. Увидите, скоро придет чек на оплату. Оттуда (показывает на небо). И всех наших пластиковых карточек не хватит. Зачем мы так много строим? Зачем у нас столько машин? Зачем к своему интеллекту еще искусственный?

Голос:

– Ну и что вы предлагаете?