Катехон

…Итак, он подполз поближе к Жене, облеченной в солнце и пребывавшей в муках рождения. И запел бархатистым басом-профундо. «Если Ты Церковь Божия, то ответь: почему до сих пор не явился Тот, кто тебя основал? Ведь Он говорил, и не один раз, а многажды, и не туманно, а ясно, что придет скоро. Что уже то поколение увидит Его пришествие. Где же оно? Прошло почти две тысячи лет. Почти две тысячи лет, многоуважаемая Церковь! Почти две тысячи лет человеческой истории с разными событиями, войнами, поветриями, неурожаями, рождением новых царств и закатом старых. Где же Он? Или Он уже приходил? Но отчего этого никто не заметил, даже ты, Его Церковь? Если же Он еще не пришел, то отчего же медлит, отчего не выполняет Своего обещания? Или же Он просто не может его выполнить, поскольку был всего лишь обычным человеком, а?»

Пропев это под пиццикато, дракон замолк; часть публики зааплодировала, другая впала в задумчивость. Все ожидали, что́ пропоет в ответ Жена, облеченная в солнце. Но та продолжала испускать тихие жалобные стоны, ибо родовые муки ее усугублялись страхом перед драконом, стоявшим перед ней и готовым пожрать рожденное ею. Эти стоны были слышны и в зрительном зале, особенно в ложах, где поблескивала избранная публика; многие сочли их немелодичными и зажали уши.

Вскоре, однако, им пришлось их разжать: не дождавшись ответа, дракон шумно взмахнул крыльями и, пробив позолоченный потолок театра, вылетел вон. Кровля обрушилась; придавленная ею публика хрипела, стонала или уже молчала; остальные давили друг друга, устремившись к выходу. От упавшей люстры возник пожар, быстро охвативший деревянно-бархатные внутренности театра…

Впрочем, возможно, никакого театра с пением и пожаром не было. А была пустыня с ручейками песка, набегавшими друг на друга. И ветер. И дракон, сидевший на пригреве и внимательно глядевший на Жену. Ибо она должна была вот-вот произвести младенца мужского пола.

И огласилась пустыня звонким младенческим плачем.

И подступил дракон к Жене, чтобы поглотить младенца. И распахнул пасть свою. И прищурил изумрудные глаза.

114

«И даны были жене два крыла большого орла…»

«Да, дальнейшее известно».

Они продолжали сидеть над речкой. Солнце заползло за деревья; запахло вечером. Еще пахло пылью, выжженной на припеке травой и близостью воды.

«А при чем здесь время?»

«Дракон. Там же, в Апокалипсисе, сказано, что он был изгнан из пространства. Но он покуда имеет некую власть над временем».

По речке проплыла сломанная ветка тополя; пришвартовалась неподалеку. Вода еще немного поиграла ею, пытаясь отсоединить от берега. Ветка послушно подвигалась, но так и осталась на своем месте.

«…Нет, конечно, изменить того, что должно быть, он не может, – продолжал голос. – Но может ускорить».

«Откуда ты знаешь?

«Помнишь, в искушении Иисуса в пустыне… не у Матфея, а у Луки, где диавол показал Ему все царства вселенной в мгновение времени. Вот это “мгновение времени” разве не означает предельное ускорение, сжатие времени? “Эн стигми хрону”, по-гречески… Если дословно, “в точку времени, в укол времени”. Отсюда, может, и стигмы, язвы на руках и ногах Христа. Эн стигми хрону. Он был распят сгустившимся временем, сжатым в одну точку».

«Где ты это вычитал?»

Ответа не прозвучало. Возможно, он был дан как-то зрительно. Движение бровей вверх, поджатие губ, нечеткая улыбка. Легкий хмык. Снова раздался второй голос:

«Знаешь, что я подумал? Не обидишься? Тебя надо сжечь на костре».

И снова не было ответа. Как будто тот, первый собеседник растворился в плеске реки. В пикселях солнечных бликов на серой траве.

«Смотри!»

Чей это был голос? Резкий, чуть хриплый.

«Да нет, на воду! Кровь…»

«Да ладно, ржавчина какая-то. Или химия. Сливают всякую дрянь…»

Они посидели еще немного, наблюдая, как вода у берега приобретает неприятный темный оттенок. Затем поднялись, отряхнулись и ушли.

Пейзаж, освободившись от людей и их разговора, постоял немного чуть смутным, точно ожидая какого-то продолжения. Потом снова приобрел четкость, словно долго загружавшаяся и наконец загрузившаяся картинка. Стали четкими солнце, кусты и река; ветка, отбитая течением от берега, плыла в побуревшей воде.

115

Сколько его продержали с собаками?

Он не помнил. Когда пришли, чтобы поднять его наверх, он обнимал их и, кажется, плакал. По крайней мере, просил потом салфетку. Или это была аллергия? Аллергия на собачью шерсть? Собаки разноголосо лаяли ему в спину.

Как выяснилось, его вели на суд.

Погода была солнечная; после собачьего подвала он наслаждался воздухом. Ему предложили легкий завтрак («Идти далеко…»); он не был голоден, в подвал регулярно спускали еду. Но послушно прожевал сэндвич, измазался майонезом, запил чем-то сладким. Разглядывал людей, которые ждали его на скамейке. Искал Турка. Турка не было; не было и Славянина. Поставил стаканчик и с хрустом смял его.

Был дан знак, все выстроились.