Катехон

Чей это был вопрос? Второго? Или это первый задал его – самому себе, земле, на которой сидел, реке, дереву? Или это река пустила со дна серебристый пузырь сомнения?

В конце восемнадцатого века красный дракон снова спустился на землю. Или поднялся, что в случае его личного, драконьего пространства было одним и тем же.

Он собрался сбить своим огненным крылом часть звезд с неба, но отчего-то передумал; он решил заняться людьми. Результатом этих занятий стала революция во Франции, которую назовут «Великой» (дракон будет доволен этим). Церкви и монастыри будут грабиться и сжигаться; будет установлен культ Разума и праздник в честь него (богиню Разума изображала хорошенькая актриса) и культ Верховного существа… Красный дракон одобрит и это; под именем Разума и Верховного существа поклонялись ему, его пылающей чешуе и изумрудным глазам.

А Церковь сидела, как прежде, в пустыне и пребывала в муках рождения. И Господь укрывал и питал ее, осунувшуюся, из своих надмирных ладоней.

Красный дракон подполз к ней и расположился на пригреве; ему, по некоторым уважительным причинам, всегда было холодно.

Вопрос он заготовил заранее; можно сказать, этот вопрос уже лежал, как жемчужина с ядом, под его раздвоенным языком. Ознакомившись, легким броском, с писаниями просвещенных мужей того времени, он уяснил, что искушение логикой на богословие уже почти не действует. Особенно остроумным показался ему ответ некоего Иммануила из прусского Кенигсберга по фамилии Кант. Сей ученый муж прежде всего показал, что ни одна из важных богословских истин не может быть доказана логически; следовательно, утверждал он, эти истины могут быть обоснованы не логикой и разумом, но только одною верой… Тут бы сему славному мужу Иммануилу остановиться и замолкнуть в солнечной тишине того, что превосходит его разум. Но он, восседая верхом на оседланном и усмиренном, как ему мнилось, разуме, ринулся дальше. И на месте сокрушенных логических аргументов возвел новые, этические. Доказать бытие Божие логически невозможно, равно как и существование души, учил он. Но сие возможно этически – здесь он, вероятно, поднимал свой перст с аккуратно подстриженным ноготком. Итак, вера обосновывается этикой… Но чем же обосновывается сама этика? Откуда она берется? В этом пункте перст уже победоносно не вздымался. «Душа… Природа человека… Человеческая душа…» – невнятно раздавалось из Кенигсберга. Ах, душа? Отдельная, препарированная, никак не связанная со своим Творцом душа? «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали». Так он и сказал ему тогда за завтраком, специально даже побывал в этом Кенигсберге. У старика аж глаза побелели, понял, кто напротив него отварную телятину уплетает. Кстати, и городком этим стоило бы заняться. Но не в этот его визит; пусть пока постоит.

Но мысль была подана неплохая. Построить на месте обветшавшей логики, с которой богословие научилось худо-бедно справляться, новые осадные орудия в виде науки о душе.

Так возникло второе искушение, которому красный дракон подверг Жену, скрывавшуюся в пустыне. Искушение психологией.

«Я психоло́г… о вот наука!..» Да, так он проговаривается о себе в пушкинской «Сцене из Фауста».

«О вот наука!»

Эта наука о душе, душе-объекте, которую можно препарировать, как лягушку, существовала, конечно, и раньше. Но всегда где-то в стороне, в каком-то текучем, неустойчивом состоянии. Теперь же она отлилась в живые восковые фигуры немецких профессоров. (Следуют портреты.) Она стала ходить, садиться, экспериментировать, писать научные и популярные труды о себе… Но всё это немного после.

Пока же дракон подполз к Жене, печально глядевшей на него. И, устроившись на припеке, вопросил: «Если ты Церковь Божия, то ответь, какова была душа у Христа? Такая же по своей природе, как у прочих людей, или же иная? Если иная, то в чем ее инаковость? По-другому Он видел, слышал, реагировал на внешние раздражители? Если такая же, как у прочих, то отчего тогда ты почитаешь Его Богочеловеком?»

И расцвели – даже не ереси, а какие-то жидкие научные цветы. Дошло до того, что никакой души уже и не было, а только «явления психической жизни». «Раньше психология была наукой о душе, а теперь стала наукой об ее отсутствии». Говорят, даже в Московской духовной академии, святая святых, психология преподавалась так, что «никакой души нет, мы изучаем явления психики, восприятия, рецепторы, ощущения».

Прежде христианская вера трактовалась как сумма логических противоречий и несуразностей, теперь – как особый, странноватый вид психики… Просто есть люди, у которых такая психика, потому что они христиане и ходят в церковь. Ненормальность, конечно, но вполне терпимая (пока не мешает другим).

Преодолевать это искушение было сложнее, чем логическое. На логическое можно было громыхнуть: «Верую, ибо абсурдно!», но что сказать на психологическое? «Верую, ибо…» И тут же услышать: «Ах, веруете? Вы, значит, веруете? Любопытно. Ну, веруйте, веруйте. Что ж поделать, раз психика у вас так устроена».

А впереди было еще последнее, третье искушение.