Катя

Казалось, что прощаться с ним пришла вся Москва, люди шли и шли. На похоронах произносили речи, громкие, помпезные, приехали представители науки со всего мира, много говорили, выражали соболезнования, но ни я, ни Люба, ни Сашенька их не слушали. Мы, его семья, очень хорошо знали, кем был академик Корецкий для всех этих людей. Но никто из них не знал, кем он был для нас. Никто не догадывался, каким необыкновенным мужем и отцом он был.

Его похоронили рядом с Тамарой. Поставили памятник из черного камня.

Часть 32

Через сорок дней я вышла на работу. Не поверите, я не надела траур. Я была в обычной одежде. С собой взяла фото в рамке, где мы вдвоем. Глубоко вздохнула перед дверью отделения и вошла. Поздоровалась с медсестрами, они ответили — глаза в пол. Села в свое кресло, поставила на стол фото и взвыла. Вот просто взвыла и все. Я оказалась не готова вернуться к работе, не готова выслушивать соболезнования и не готова смотреть на фото, когда его больше нет!

Я рыдала, уронив голову на руки, и никак не могла остановиться. Я пыталась ругать себя за слабость, уговаривать, но слезы лились рекой.

— Катя, кофе? Двойной, как обычно? — услышала я Ромин голос. — Сейчас Аллочка принесет тебе пижаму и халат. Ты умоешься, и у нас обход заведующей отделением. Затем я сдаю дела, и ты начинаешь работать. Катя, Борисову нужна поддержка, и если мы с тобой хотим видеть его нашим руководителем, то нужно собрать все, что нужно для мыслительного процесса, и думать, а дальше — делать. Институт тебе не чужой, его надо сохранить, а то налетели тут всякие падальщики.

Я пила кофе и слушала все про последние события в институте. По словам Ромы, Борисов был в заднице.

— Катя, его просто травят. Методично, со вкусом. Он похож на привидение, от былого шарма ничего не осталось. Никто не считается с тем, что для него это личное горе. Я понимаю, что Александр Валерьевич был ему гораздо ближе отца. Катя, прости, если задеваю твои чувства, но не сказать не могу. Я уважаю Борисова, и тебе он не чужой. Надо что-то делать.

— Рома, все нормально. Ты прав. То, что происходит сейчас с Сашей, гораздо важнее моих личных чувств. Я тебя внимательно слушаю.

— Ты знаешь, я говорил кое с кем из окружения министра. Они хотят поставить своего человека и отобрать институт. Это учреждение — слишком лакомый кусочек. Еще шел разговор о каких-то разработках твоего мужа. Даже у меня пытались выведать, что ты мне говорила. Но ты мне ничего не говорила. Я сказал, что то, что ты его жена, было для меня таким же откровением, как и для всех остальных. Катя, они безжалостные люди.

— Я понимаю. Теперь понимаю, он всегда пытался защитить нас с Сашенькой.

— А Люба? Она владеет контрольным пакетом. Тучи сгущаются вокруг нее тоже. Кстати, как она?

— Я не видела ее с похорон. Она не звонила, а я никого не хотела видеть и слышать, кроме сына. Как же я не подумала! Рома, ты прав, я так ушла в себя, что забыла о людях, которые так дороги были ему. Кто ж я после этого?

— Человек, Катя.

В кабинет заглянула Аллочка.

— Екатерина Семеновна, вот пижамы и халаты, в шкаф вешаю. Вот, пожалуйста, работайте на здоровье. Коллективу что передать?

— Чтоб не задавали лишних вопросов, — ответил за меня Рома.

— Конечно, Роман Владимирович.

Мы сделали обход в отделениях, Рома ушел на кесарево, а я решила сегодня не оперировать, приняла роды в тазовом предлежании и пошла к Борисову.

Внешний вид Сашки поверг меня в шок. Нет, он был чистый, в идеально отглаженной рубашке, но с красными глазами, обрюзгшим отечным лицом. Я даже слова приветствия сказать не смогла.

— Саша, ты пьешь? — это был первый вопрос, пришедший ко мне в голову.

— Нет, с чего вы взяли? — удивленно спросил он.

— Ты себя видел? И с такой внешностью ты претендуешь на пост первого руководителя?

— Я просто устал.

— Ты спишь? Что у тебя творится? Не на работе, я понимаю, что здесь ничего хорошего происходить не может. Что у тебя дома? Как дети?

— Маринка не спит, весь день кричит, мать с ней не справляется, а ночью поспит часа два у меня на руках. Потом со мной играет. Не знаю, что делать. Люба больна. Вот, наконец, я произнес это. Ей нужна квалифицированная медицинская помощь. Я не знаю, к кому обратиться.

— Может, мне попробовать?

— Можно, но я не думаю, что она вас увидит или услышит.

Я задумалась. Неужели все так плохо? А я? Я опять в стороне… Да что ж я за женщина такая? Ведь я люблю ее, так почему всегда в стороне?

— Она сидит в кабинете отца и даже не выходит, сидит при закрытых шторах, от пищи отказывается, детей не видит. Я объяснил Валерке и Сереже, что это пройдет, но сам я не уверен. Она не говорит со мной. Насколько я помню психиатрию, это ступор. Мариша кричит весь день. Ест только, когда я кормлю. Мать с ней не справляется.