Катя, Катенька, Катрин

Вот так Кате дали понять, что ее снова считают своей. И этого оказалось достаточно. Кате было так хорошо, как еще никогда, легко и весело. Ей хотелось, чтобы эти минуты обеда на зеленой лужайке перед мирно потрескивающим огоньком никогда не кончались, чтобы не рвались нити искренней беседы и дружеских чувств, объединявших всех воедино. Ей хотелось, чтобы не было никаких вопросов и никаких объяснений.

Кончили есть, и теперь все мыли посуду под струей воды из насоса. Каждый свою тарелку и свой прибор. А повариха — еще сковороду и котелок. На веранде появился дедушка. Он поинтересовался, идет ли Катя обедать. Бабушка ждет. У Кати даже неприятно ёкнуло в груди. Вот оно, начинается! Но нет: все сочли дедушкины слова за остроумнейшую шутку и вместе с самыми сердечными приветами бабушке просили передать, что Катя переселилась из гостиницы «Барвинок» к ним в сад, в палатку.

Доктор с удовлетворением высоко поднял брови:

— Этого и следовало ожидать.

А за его спиной появилась бабушка и с нетерпением напомнила, что суп стынет, а время бежит.

Ей повторили, что Катя обедала с ребятами у костра и что она принята на должность поварихи.

— Вот это мне нравится! — улыбнулась бабушка. — По крайней мере расстанемся по-хорошему.

Все удивленно переглянулись. Катя не знала, что и думать: «Что-нибудь случилось? Я что-то натворила?»

Ничего, ничего! Вроде говорили, что маляр собирался прийти. Нужно побелить комнаты в мансарде.

— Удивительное дело! — сказал дедушка.

А бабушка взяла его под руку, совсем как невеста (Станда уверял, будто при этом она его слегка ущипнула).

— Ты, должно быть, об этом забыл, Филипп.

И она увела его домой обедать.

Днем Катя перебиралась в палатку. Она попрощалась со своей комнаткой. Нет-нет, не ждите ни слез, ни горечи расставания. Ведь ей там бывало одиноко, грустно, ее терзали тысячи сомнений, и мечты не воплощались в жизнь.

Не получилось из нее барышни, светской девицы, которой бы пристало элегантное имя «Катрин», шелест шелкового платья и губная помада. Не выросла из нее независимая и самоуверенная молодая леди, не изменилась она и не стала взрослее ни на один день. Разве что чуточку поумнела. Говорят, это приносит с собой разочарование.

В ком и в чем разочаровалась Катя? Ни в ком и ни в чем.

Лишь сама в себе. Она укладывала в сундучок свой шелковый наряд и думала, мысленно краснея: это платье мама сама ей шила к экзаменам. А Катя? Ей же в глубине души почти хотелось провалиться на этих экзаменах. Она чуть не послушала Уну, которая ей нашептывала: не учись, не трать силы! Не выдержишь экзамены, не примут тебя в одиннадцатилетку. Тогда — никаких школ, никаких обязанностей, впереди — красивая, независимая жизнь. Будешь сама зарабатывать деньги, тратить их на развлечения, и не надо ни у кого ни на что просить… Фу! Стыдно даже вспомнить: такие мысли, такая ерунда, такие убогие интересы! Шелковые чулки, подмазанные губы и вечерний сеанс в кино… Разве в этом для Кати смысл настоящей жизни? Визгливо смеяться с какими-нибудь краснобаями, взбивать локоны и смело возвращаться домой после десяти часов? И больше ей ничего не нужно? Она же хотела стать врачом… В мыслях Катя вдруг остановилась: как… хотела? Нет, она всегда этого хочет.

В этот момент она знала абсолютно точно, что сделает решительно все и будет учиться, и хорошо учиться. «Как когда-то бабушка», — подумала она. И, вспомнив об этом, снова мысленно устыдилась: и ведь оставалось, собственно, совсем немного, и она, Катя Яндова, превратилась бы в какую-нибудь Отилию Шторканову, противную барышеньку, думающую только о нарядах, балах да о заигрывании с какими-нибудь кадетами.

«Счастье твое, Катержина, — строго сказала сама себе Катя, — что теперь нет уже никаких кадетов, никаких нашивок на подушки с пожеланием доброй ночи, ни сундуков с приданым. Иначе было бы еще хуже». Но шутки в сторону: и без того ей было достаточно скверно! Разве мало она натворила постыдных или смехотворных поступков: мучила маму, огорчала папу, обманывала доверие…

И все потому, что слушала эту обезьяну, эту Уну!

Конечно, так проще всего: сам натворишь чего-нибудь, а обвинишь другого, мол, это мне вон тот посоветовал!

Катя была достаточно умна, чтобы понять, что она возводит на себя напраслину. Но тем хуже: кто же так жадно внимал уговорам этой обезьяны Уны? Кто ей завидовал, кто хотел быть на нее похож? Кто увлеченно прислушивался к рассказам о жизни великосветских дам и затем обещал: «Вот увидишь, Уна, я все смогу; как-нибудь скажу нашим на каникулах, что больше не буду ходить в школу и что с осени начну новую жизнь».

Кто это обещал? Катя? Но ведь Катя ничего подобного не сделала. Нет, нет, это не Катя. Это собиралась осуществить какая-то Катрин.

Катя никому ни о чем не говорила.

Как так… никому? А Вашеку?

И сразу погасла радость, исчез душевный покой. Как будто ветер дунул и загасил свечку.

Громко топая, она сбежала с лестницы и хлопнула кухонной дверью. Раздался такой удар, что старый «Барвинок» содрогнулся до основания.

— Пожар? — спросила бабушка, стоявшая у мойки.