Каторжник император. Беньовский

Командир полка, крупный, широкоплечий, с любопытством разглядывал пленного. Не впервые приходилось брать в плен шляхтичей, надменных и самоуверенных на первых порах. Потом у них гонор и самоуверенность сменялись обычно тупой отрешённостью, хотя плен и не сулил ничего особо страшного. Русское командование отвергало какие-либо суровые меры в отношении мятежной шляхты, надеясь на возможное примирение враждующих сторон. Часто с пленных брали слово, что они в дальнейшем не выступят против русских, и отпускали по домам. Пожалуй, полковника заинтересовал лишь баронский титул Беньовского, ибо и сам он происходил из прибалтийских немецких баронов, каких было немало на русской службе. Этот интерес и заставлял его с нескрываемым любопытством вглядываться в пленного.

   — Вы из каких баронов, немецких? — спросил полковник по-немецки. — У поляков как будто бы нет баронского титула.

   — Нет, я из венгерских. У моих родителей были именья в Трансильвании, — ответил на том же языке Морис. Немецким он владел свободно.

   — И охота вам, благородному венгру, путаться, прости Господи, с какими-то сомнительными авантюристами, смутьянами, поднявшими руку на своего государя?

   — Что делать? Родина обошлась со мной несправедливо. Пути-дороги привели меня в Польшу. Что ждёт меня, полковник?

   — Не знаю. Пошлю донесение генералу Апраксину. Он решит вашу судьбу. А пока отдыхайте.

Несколько дней Беньовский провёл в убогой избе, охраняемый караульным солдатом. Кормили его солдатской пищей из полковой кухни. В томительном ожидании Морис размышлял над событиями недавнего рокового дня, когда его отряд перестал существовать. Виделись Мирно с окровавленным лицом, раненный русской пулей в челюсть и шептавший предсмертные молитвы, и безусый розовощёкий подхорунжий, заколотый штыком. Слышался судорожный храп издыхающих коней. Но не чувство жалости к погибшим или раскаяние за погубленный отряд владели им. Лишь досада из-за оборвавшейся военной карьеры, казалось бы так успешно начавшейся. И ещё тревожное ожидание будущего. Разгром обозного отряда, во время которого его люди, разъярившиеся от долгого п утомительного похода, перебили без нужды нестроевых русских солдат, могли ему теперь припомнить.

Но всё, к полной для него неожиданности, закончилось благополучно. Беньовского привели к барону-полковнику, и тот приветливо произнёс:

   — Его высокопревосходительство генерал Апраксин дал своё милостивое согласие отпустить вас с миром... Если вы, конечно, дадите нам честное слово дворянина никогда не поднимать оружия против русской армии и короля Станислава.

   — Я принимаю ваши условия.

   — Вот и отлично. Куда вы намерены направиться?

   — Под Вильно, в своё имение. Там ждёт меня невеста.

   — Завтра отправляется по служебным делам в Гродно мой адъютант. Он возьмёт вас с собой. А далее доберётесь сами.

   — Благодарю вас, полковник. Вы поступаете благородно.

До своего виленского имения Беньовский добрался, когда начиналась весенняя распутица. Поэтому и двигался медленно. Почти одновременно с ним прибыли четверо его людей, также отпущенные из русского плена. Ещё двое или трое уцелевших ушли на юг, к Гонте и Железняку. В имении и приусадебном селении стоял плач. Жёны и матери оплакивали близких, не вернувшихся с войны. Ксёндз служил заупокойную мессу.

Беньовский ещё не принял определённого решения — держать ли данное русским слово или с лёгкостью нарушить его. Ксёндзы снимут любую клятву, тем более вынужденную. Но, пожалуй, он более склонялся к тому, чтобы держать слово. Отряда больше не существовало. Его военные успехи оказались, увы, недолговечными. Да и общая обстановка складывалась не в пользу конфедератов.

Отоспавшись после дороги и всех последних жизненных передряг, Морис Август направился с визитом к Генским. Для Фредерики вёз подарок — янтарное ожерелье, купленное у виленского ювелира. Война не затронула привычный уклад жизни в доме пана Болеслава. Старый Генский покуривал свою трубку, толковал об охоте и собаках, пани Доменика хлопотала по хозяйству, девицы вышивали подушечки и скатерти.

   — Тебе ещё повезло, сосед, — сказал пан Болеслав, выслушав историю Беньовского.

Конечно, Морис всячески приукрасил её. Его отряд одержал несколько крупных побед и вызвал этим переполох у русских и королевских генералов. Против него бросили крупные объединённые силы с пушками и кавалерией. Произошло сражение, самое кровопролитное в его боевой жизни. Только многократное превосходство сил позволило противнику подавить сопротивление отряда. Многие из его людей пали героями. Нет больше его верного Мирно, нет достойного Лихницкого. Его, Мориса Августа, оглушённого, обезоруженного, взяли в плен. Нет, это не было позорное пленение. Русский полковник, кстати, тоже барон, восхищался его мужеством и из уважения к нему отпустил его с миром под честное слово не служить против русских войск. Но что значит вынужденное слово, данное врагу?

   — Это ты зря, Морис, — возразил Генский. — Ты дал слово дворянина. И кончай свои баталии, занимайся хозяйством, женись.

   — Но я покуда не полковник. Ваше условие...