Катынский лабиринт

Зафиксированы случаи укрывательства бежавших населением Восточной Польши. Оперативно-информационная сводка от 10.11.1940 обязывает личный состав конвоя «критически относиться к сообщениям местных жителей, особенно в западных областях УССР и БССР». Приведу и описание неудавшегося побега — приказ конвойным войскам № 2 от 10.1.1940:

«21.12.1939 на строительстве № I[19] четыре военнопленных пытались совершить побег от конвоя 229 полка.

Выстрелами конвоя один из бежавших был убит, а другой ранен, остальные продолжали бежать, пытаясь скрыться.

Красноармеец Жуков бросился преследовать бежавших. несмотря на мороз, сбросил с себя для облегчения шинель и сапоги и на 7-м километре от места работ первого из бежавших убил выстрелом из винтовки, а второго задержал и возвратил в лагерь.

За образцовое выполнение служебного долга красноармейцу 229 полка Жукову объявляю благодарность и награждаю его денежной премией в размере 200 рублей.

Приказ объявить всему личному составу частей конвойных войск НКВД.

Врид начальника ГУКВ

начальник штаба KB НКВД

полковник Кривенко

Начальник политотдела

бригадный комиссар Шнитков»[20]

Можно себе представить, что ожидало красноармейца Жукова, окажись он менее выносливым и метким. Повернется ли у кого язык утверждать, что свой семикилометровый марш-бросок без сапог и шинели он совершил из высоких идейных соображений? Бежал за премией, хотел отличиться, ненавидел врага? Все возможно, но всему же есть предел. Всему, кроме страха. Страх наказания гнал его — иного объяснения не нахожу.

Именно этот документ поколебал мое отношение к конвойным частям тех лет. Осознав его смысл, я заново просмотрел чуть ли не весь фонд ГУКВ и теперь могу с полным основанием утверждать: условия службы в конвойных войсках НКВД были невыносимо тяжелыми. Говорю сейчас не о командирах (эти профессионалы), а о рядовых красноармейцах, призванных в армию и волею начальства оказавшихся в роли конвоиров. Любой из них мог оказаться по ту сторону колючей проволоки, прояви он недостаточное рвение или элементарное сочувствие к подконвойным. Так и сказано в регулярной «Сводке нарушений, допущенных при выполнении службы» — кроме обычных в армии проступков, таких, как сон на посту, самовольная отлучка или утеря оружия, есть там и специальная графа (а это типографский бланк) «общение с заключенными и выражение им сочувствия». Не таким уж, значит, редким явленим был факт «выражения сочувствия». И вот что бывало с теми, кто не мог заглушить в себе голос милосердия:

«Красноармеец 152-го отдельного батальона 17-й бригады Школьников 27 июня с.г. (1940-го. — Авт.) во время нахождения на посту по охране тюрьмы установил связь со следственной заключенной, обвиняемой в контрреволюционном преступлении, и имел с ней продолжительные разговоры.

Не ограничившись этим. Школьников 30 июня и 3 июля с.г. во время нахождения часовым на посту снова установил связь с заключенной, рассказал ей сведения, не подлежащие оглашению, и принял от нее задание передать сведения ее знакомым.

Выполняя задание заключенной. Школьников сам лично от имени заключенной писал письмо для передачи знакомым. каковое у него при обыске было обнаружено и изъято».

Вон как: «установил связь», «принял задание передать сведения»… Какую государственную тайну мог разгласить простой красноармеец, приставленный к подследственной «контрреволюционерке»? Разве что дату своего следующего караула — через двое суток на третьи. И ведь нашелся же добровольный осведомитель, донес, не погнушался. Не выговор объявили Школьникову, не наряд вне очереди, не гауптвахту.