Кавалергард

До Игоря сквозь говор обступившей толпы время от времени доносились детские разговоры:

– А мой папка еще и не так…

– …сто турок в том бою, головы – раз!

– …смогу… вырасту.

Несколько дней относительного отдыха в Златоглавой… Относительного потому, что дела Департамента никак его не отпускали, и Ломоносов с Кантом использовали авторитет принца как своеобразный таран для решения некоторых дел.

– Ну, сам знаешь, княже, – басил Михайло Васильевич, бесцеремонно хватая его за обшлаг и подтаскивая к столу с документами. Померанский не сопротивлялся – привык уже к своеобразным манерам гения: – Время, мать их! – Тут Ломоносов выразительно погрозил кулаком куда-то в сторону окна. – Всем Москва хороша, но вот раскачиваются долго!

– Так есть, принц, – мрачновато подтвердил Иммануил Кант, – москвичи работать уметь, но вот если что-то новое… Все – стоять, размы… думайт. Стоять – и не подвигнешь их с мест – толко с пинка. Потом да, подходят, говоряйт: «Спасиб, молодец», но потом. А когда пинаш – ругаются, шум поднимайт. Вы пнеш – ругаться не будут, честь большая, авторитет. Много быстрее дела сделаем.

Ну и куда деваться? Ходил, «пинал»… Пришлось навестить самых значимых москвичей вместе с учеными мужами, показывая важность последних.

Затем – все, начались репетиции коронации. Роль у Грифича в ней была небольшая, но важная, он и канцлер Воронцов заменяли некоего условного отца в сложной церемонии венчания Павла на царство. Канцлер – как первое лицо государства после императора плюс как родственник. Рюген – как наставник, который в русской традиции тоже считался родичем, причем очень близким.

Вообще, церемония получалась дико сложной и красивой. Очень много аллегорий, отсылок к древнегреческим и древнерусским мифам, к Евангелию, к Голубиной книге[27], еще к чему-то. Знатоки были в восторге, а престарелый князь Щербатов, отпраздновавший недавно восьмидесятилетний юбилей, в припадках умиления принимался жевать свой парик, стягивая его с плешивой головы.

– Господи… – умиленно говорил он, – ну до чего славно-то – все по старине.

Волей-неволей знатоки церемоний просветили и Померанского. Коронация и правда получалась невероятно продуманной, устраивающей как староверов, так и православных – все видели в ней что-то свое, причем противоречий не возникало!

Рюгену коронация далась невероятно тяжело – как один из важных участников, он несколько раз переодевался и получасовое стояние в праздничной «московской»[28] шубе в летнюю жару… Да мерное вышагивание, да торжественная речь… Несмотря на железное здоровье, все было как в тумане.

– Нормально? – спросил он чуть погодя, уже в Кремле, подошедшего Румянцева. Тот сперва не понял вопроса, затем вгляделся и покачал головой:

– Тяжеленько тебе далось… Да нормально, хорошо даже – ни единой ошибочки никто не сделал.

Грифич ощутимо расслабился, и Наталья погладила его по плечу:

– Я же говорила, милый.

Коронационные церемонии будут идти еще несколько дней, но тут уже больше дела церковные, а поскольку числился герцог католиком, то не мог принимать в них участия. Он и в непосредственной коронации императора смог поучаствовать только потому, что ранее были прецеденты. Ну а поездки по церквям, молебны… Нафиг!

– Кстати, хочу порадовать вас забавнейшей историей, – начал Румянцев, – хотя погодите, вот Суворов лучше вам расскажет. Александр Васильевич, – помахал он рукой довольному жизнью полководцу, и тот подошел, слегка пританцовывая и дирижируя пустым кубком. – Я тут собрался рассказать про черкесские кланы, но уж лучше вы сами.

Генерал-поручик приосанился – чуточки преувеличенно, шутовски, поклонился и начал нараспев, подражая сказителям:

– Как собрался сильномогучий богатырь Александр свет Васильевич на нехристей басурманских, сабелькой острой помахать, силушкой богатырской помериться…

Дальнейший монолог был выстроен в том же духе и, по мнению Померанского, немногим уступал знаменитой филатовской «Сказке о Федоте-стрельце» – с поправкой на поэтические традиции восемнадцатого века. Даже избалованный качественной литературой попаданец поймал себя на том, что слушает Суворова открыв рот – буквально. Своеобразная юмористическая «Илиада»[29] образно, но весьма подробно повествовала о «прогулке» по Кавказу.

Глава одиннадцатая

Игорь заметил, что в стране стала проводиться более жесткая национальная политика. Петр после мятежа вообще стал намного более подозрительно относиться к инородцам и иностранцам и передал это отношение Павлу. После блистательнейшей победы над Турцией и уничтожением крымского ханства отношение к чужакам стало еще более… не толерантным.

Логика в этом была – если предыдущие русские императоры закрепощали крестьян и потому были вынуждены волей-неволей опираться на чужаков… Любых чужаков – будь то калмыки, немцы или кто-то еще.

Кстати, «обратный клапан» тоже действовал и если на подавление русских мятежей бросали калмыков и ногайцев, то на подавление мятежей инородцев – русских. «Разделяй и властвуй»… Сейчас же в этом отпала необходимость, и отношения быстро изменились.