Кавказ без русских: удар с юга

Обращение к традиционалистскому проекту, который ещё можно определить понятием евразийский федерализм, связано с тем, что на Северном Кавказе, напротив, начинается процесс восстановления традиции во всей её полноте. Этому способствует и то, что традиционные формы существования для северокавказских этносов являются естественными и гармоничными. Здесь следует обратить внимание на то, что в целом процесс десекуляризации происходит сегодня во всём мире. В терминах западного философа Питера Бергера — это ситуация, когда народы мира — а сегодня это всё большая часть человечества — обращаются к традиции, к религии, к вере, восстанавливая институты веры и традиции. Тяжелее всего это происходит в Европе, где общество уже почти полностью атомизировано[356], где оно оторвано от корней и разложено, а от коллективной идентичности народов Европы остались только воспоминания. В этих условиях, когда в Европе возникает ситуация кризиса, какой она является сейчас, в данный момент, — в европейских государствах человек оказывается в состоянии обездоленности. Он один, он атомизирован, ему не к кому обратиться, ему не на что опереться, у него нет не то что кровнородственного клана, который бы его поддержал, или общины, которая бы за него вступилась в трудной ситуации, у него даже зачастую нет семьи. А с легализацией однополых браков такое явление, как традиционная семья в Европе, в принципе движется к прекращению своего существования. Семья отмирает как социальное явление, как социальный институт. Казалось бы, кровнородственный клан Кавказа, с одной стороны, и однополые семьи, не способные к воспроизводству, с другой — это некие крайности. Однако процесс социальной модернизации, часть пути которой прошла не только светская секулярная Россия, но и Северный Кавказ, — это неизбежный итог, и последствия такой «модернизации» мы как раз и наблюдаем в нынешней Европе. Можно находиться в начале этого пути, можно в середине, но финиш всегда один, и Европа его практически достигла, — бесполое общество бессмысленных биологических индивидуумов, не способных к воспроизводству и самосохранению.

Нынешний, пока ещё не дошедший до финальной точки, но критически приблизившийся к ней, одинокий, брошенный, обездоленный европейский человек понимает свою безысходность и в ситуации кризиса утраты коллективной идентичности… начинает обращаться к фундаменту, к корням, к изначальным основам существования человека. А именно — к традиции, к религии и к восстановлению своей этнической принадлежности. Ко всему тому, что практически во всей полноте сохранилось на российском Северном Кавказе.

Именно процесс новой этнизации очень активно развивается сегодня в Европе, которая, казалось бы, согласно прогрессистскому подходу, давно уже преодолела все эти этапы. Нынешнее глобальное либеральное общество имеет в качестве меры всех вещей то, к чему и стремилось и к чему, вопреки всякому смыслу, сегодня стремимся мы, — атомизированного индивидуума. Какой этнос? Это то, чего на Западе давно не существует, как не существует и народов, и даже… практически уже не существует политических наций — искусственной формы политической самоорганизации дискретных масс. Но тем не менее процессы выделения из нынешнего Европейского союза целых анклавов, сформированных на этнической основе, стали данностью. Начинается процесс выяснения — какие этнические группы из каких государств выделяются сегодня, на наших глазах, в рамках нынешнего Евросоюза под воздействием его системного кризиса.

Однако на Северном Кавказе это всё не только не было разрушено, но и сохранилось практически во всей полноте. Это русское большинство нынешней России в значительной степени потеряло свои корни, утратило свою традицию. Утратило под воздействием социальных экспериментов, сначала советского, а потом либерального. Это русскому человеку тяжело восстановить свою коллективную идентичность, вновь стать русским. «Почему ты русский?» — спрашивают современного русского человека. И он не знает, что ответить. «Потому что я говорю на русском языке», — первое, что приходит в голову. Но на русском языке говорят не только русские, но и многие другие народы и этносы постсоветского пространства, в том числе и за пределами нынешней России. «Тогда потому, что я православный», — отвечает русский и уже сам сомневается. «А что такое православие, ты знаешь?» — слышит он в ответ. И 80 % номинально православных русских людей не знают, что ответить, не помнят, что такое православие. Они не бывают в храмах, они не молятся, они не соблюдают посты, — всё это в значительной степени сегодня утрачено русским большинством.