Кавказские Дни. Парижские Дни.

Третий этаж нашего городского дома принадлежал детям. К дому с двух сторон примыкали другие здания, а часть его выходила на параллельную улицу. Комнаты, что находились друг против друга, были абсолютно похожими. Дома были разделены внутренним двором, но соединялись друг с другом длинными галереями.

Мы с сестрами и фрейлейн Анной жили в южной части здания, где всегда было солнечно и светло. В сумеречной части с северной стороны находилась комната отца. Здесь, в тишине, проводил он дни между поездками и делами. С гордостью называемые нами «приемными залами» столовые комнаты находились тут же. В одном из залов стоял рояль. По праздникам моя старшая сестра Лейла исполняла на нем прекрасные мелодии, которым обучила ее фрейлейн Анна. Это неизменно приводило в восторг других воспитателей и гостей. В моей памяти вновь и вновь возникает изящная позолоченная лампа в руках негритенка, что стояла на одном из комодов в зале. Эту лампу включали лишь по торжественным случаям, и я подолгу с наслаждением любовалась ею. Она была такая красивая и таинственная!.. Возможно, именно тогда, любуясь чудесной статуэткой, я впервые порадовалась, что мы - богачи.

В обычные дни мы редко заходили в «приемный зал». Да и то по случайности. Все время проводили мы в просторном и светлом учебно-образовательном помещении. Было тут и пианино. Это был учебный инструмент и доставлял нам массу неприятностей. Ни дать ни взять инструмент для пыток! Чуть ли не целый день поочередно каждая из четырех сестер, сидя за этим ненавистным деревянным монстром, тыкала неумелыми пальцами в гладкие черно-белые зубья клавиш. Гаммы, арпеджио, надругательство над сонатами Моцарта, которое называлось «исполнением». Сопровождаемые этой музыкой, мы и росли, плача, смеясь, протестуя, учась. Росли под опекой верной своему предназначению фрейлейн Анны, которая, внушая нам сентиментальный дух чистой немецкой девушки, искореняла в наших душах свойства наследственные. Она пыталась превратить нас в хорошеньких, мягкосердечных Гретхен. Но мы были потомками своих предков и с этим ничего нельзя было поделать. Чем взрослее мы становились, тем более укрупнялись наши носы, становился гуще и чернее пушок под ними, бюст безобразно выпирал из-под модных тогда блузок-матросок. Бедная фрейлейн Анна с отчаянием наблюдала за столь интенсивным физическим развитием своих толстозадых девочек. Она еще кое-как терпела наши внешние метаморфозы, но как дошло дело до перестройки духовной, последовали еще большие неприятности. Моей сестре Лейле исполнилось тринадцать лет, когда она объявила о своей влюбленности в нашего кузена. У того едва стали пробиваться усики, но глаза уже кипели страстью. Фрейлейн Анна была ошеломлена и с той минуты потеряла покой. Какое-то время ей удавалось уберечь нас от нежеланных эксцессов, сопутствующих проблемам роста. Но ведь мы не просто росли - мы взрослели и созревали! Жизнь бедной фрейлейн Анны стала мучительной, невыносимой. Она жила в постоянном страхе и сомнениях. Мы же начинали ополчаться против няни, считая ее опеку чрезмерной и ущемляющей. Мы становились жестокими злючками. Конечно, различия между европейскими девушками и их своенравными восточными сверстницами весьма ощутимы. Но от такого объяснения фрейлейн Анне не становилось легче. Наш бунт причинял ей страдания.