Кавказские новеллы

Взглянув на двор, видишь столб. На снимке, сделанном кем-то спонтанно, нет никакого столба, а стоят две светящиеся тонкие фигурки, такие же реальные, как разбитые стены школы и венки по всему периметру!

Смерть уже планировалась кем-то где-то, о чём пока не можем знать, потому что не наши государственные суды, а только Время проводит свое объективное расследование. Оттуда, где всё содержится, и нет категории времени, это всёё, пройдя какие-то круги, возвращается, открывая скрытую до поры до времени информацию.

Пока же Вселенная предупреждала маленьких о предстоящей войне больших, делящих этот мир, рвущихся к власти и карьерам – диких, необузданно алчных, неотвратимо жестоких, безнравственных и продажных – вся дьявольская рать, в руки к которой мы все попали, только тем, кто будет в школе, будет страшнее и намного больнее.

Тихо, без выстрелов, вначале умрут дети с инсулиновой зависимостью. А снаружи, где-то совсем рядом, уже коварно закручивались клубки, обещавшие кровь и смерть тем, кто мужественно переживет три дня дикого плена.

Задолго до этого информация уже блуждала в пространстве, подавая свои сигналы во многие головы, отчего бесланские дети начинали видеть сны, которые, конечно, разгадать не умели.

Вторгаясь в сознание, она пыталась сказать о том, что где-то уже создан адский план, зловещая инсценировка которого выльется в кровавый спектакль, когда наступит день прихода в школу. Что вся, созданная людьми структура, состоящая из власти и охранителей её, а не нашего покоя, не будет направлена на спасение их от такого огня, который не затронет деревянного пола, а сожжёт их трогательно нежные тела.

Светлые невинные головки получали страшные сигналы будущего бедствия, но в силу детского доверия к взрослым, дарившим им любовь и ласку, они не приводили их в ужас. Наяву они писали стихи и рисовали, не понимая сами, откуда бралось то, что они выражали своим творчеством. Девочка писала о том, что собирается в путь, пока неведомый, но там всё будет иначе, всё прекрасно, и скорей бы.

Она уйдет по своему билету счастья, полученному во сне, пережив наяву ужас и боль своего обугленного тела…

Мальчик рисовал спортивный зал в огне, когда ничто не предвещало адского огня, в котором он сам сгорит.

Женщины и дети, которых выставляли боевики в окнах, заставляя махать тряпками и кричать – не стреляйте – умирали, сражённые пулями с той стороны, от которой все три дня они ждали спасения.

Дети писали и рисовали свои предчувствия, готовясь к празднику. Они подбирали воротнички и бантики, добросовестно набивали своим школьным добром ранцы с наклейками, подвязывали к кармашкам зверушек и куколок, забавные брелки и прочие игрушки.

Они видели сны, а наутро рассказывали их взрослым, но взрослые тоже не умели разгадать.

Девочке Дзерассе снилась большая шеренга школьников – белый верх, чёрный низ – шли они в сторону аэропорта. Впереди были ворота, перед воротами на сверкающем троне в сиянии – седовласый старец, который задавал каждому по три вопроса. Ответившие входили в ворота, и они поглощали их.

Не ответившим предлагалось вернуться назад для продолжения учебы. Они, по всей вероятности, остались в живых.

Дзерасса радостно сказала маме, что она ответила на все три вопроса. С тех пор мать ночами сходит с ума – на какие вопросы ответила её умница дочка, всякий раз мучительно думая, быть может, они таили какую-то разгадку.

Но это лишь добавляет боли, ибо подготовленность кровавого плана ей все равно не удалось бы устранить, даже если бы побежала на трассу и упала под колеса автомашин, в которых ехали посланцы смерти.

И новый вопрос – чья пуля, с какой стороны сразила Дзерассу, составляет суть второго пожизненного вопроса, ещё более мучительного.

Её девочка скользнула в ворота, которые вскоре материализовались и стали вратами в Город Ангелов, где все могилы одинаковые, с них смотрят школьники, шеренгой вошедшие туда, куда вошла и юная Дзерасса.

Ангел

О том, что ещё один наш друг вынес на собственных руках сгоревшее тело маленького внука, я ни тогда, ни спустя много месяцев не знала.

Пока длился мой шок от событий родного города, я в него не приезжала, по слабости духа. Друзья из газеты присылали мне её во Владикавказ, я прочитывала о характерах и судьбах, способностях и талантах, мечтах и стремлениях тех, у кого всё это уже раз и навсегда было отнято.

Бесланские газетчицы, как профессиональные плакальщицы, писали, раздирая всем сердца, а все добросовестно прочитывали, страдали и плакали. Это производило сверхтяжелое впечатление, но это было данью живых мёртвым, и через это нужно было пройти.

Вновь и вновь мы вбирали в сознание свою трагедию, словно она была нашей общественной кармой, хотя так оно и было. Любой из нас в крошечной республике мог оказаться на месте погибших и потому должен был поступать так, как хотел бы, чтобы поступали сограждане.