Казаки.

клонились под порывами набегающего ветерка, и казалось, что они склоняются в

почтительных поклонах. Лучи солнца стоящего в зените согревали и ласкали землю.

По полю, взявшись за руки, шли Отец и Мать в красиво развевающихся белых

одеждах. Отец что-то говорил вполголоса, а Мать, запрокидывая голову с дивными

шелковистыми волосами, весело смеялась его словам. Не замечая Митяя, они прошли

мимо.

- Мама! Мамочка! Не оставляй меня! - со слезами закричал он. На солнце набежало

облако и вдруг стало холодно. Митяй замерзал. Мороз пополз по рукам и ногам,

наполняя всё тело нестерпимой болью. Отец с Мамой оглянулись:

- Митя! Сынок! Что ты здесь делаешь?

Ласковые материнские руки гладили Митяя по лицу, а мягкие губы целовали в

макушку.

Боль, пронзавшая всё тело, стала стихать. Мама, смотря прямо в глаза, спросила:

- Пойдём с нами сынок?

Отец, стоящий рядом, покачал головой:

- Боли больше не будет - скоро наступит вечный покой. Только подумай, этого ли

ты хочешь? Разве настолько ты устал от жизни, что никаких радостей земных больше

не хочешь?

- Больно и холодно мне, батько!

- Терпи казак - атаманом будешь! Терпи! Терпи!

Отец, взяв Мать за руку, повел её прочь.

- Мама, не уходи! Не уходи! - заорал Митяй и попытался бежать вслед. Чьи-то

цепкие руки держали и не пускали его.

- Пуститееее! Пустите меня к маме!

Густая темнота навалилась на грудь и стала давить. Непонятная тяжесть не

позволяла открыть веки. С огромным трудом преодолевая этот гнет он всё же

приоткрыл глаза.

Как сквозь туман увидел над собой морщинистое старушечье лицо с гладко

остриженным костлявым черепом.

- Тихо, тихо... лежи ж ты спокойно, не вскакивай, - уговаривал его надтреснутый

старческий голосок. Присмотревшись, Митяй узнал в старухе ведьмачку Варвару.

- О, смотри-ка! Никак очухался? Глазами смотрит! Всё матку свою звал сердешный....

Бежать за ней собирался.... Так ведь давно уже мамка-то твоя померла..., а тебе пока

рано за ней... да, рановато будет. Бог даст, ещё поживёшь! Что-то сказать хочешь?

Нет уж, лежи да молчи, болезный, рановато-то тебе ещё разговаривать. От слабости

легко дуба дать можешь. Зря што ли я с тобой третий месяц вожусь? Атаман сказал,

что живьём меня сварит, если ты не выживешь.

Кузнец титановую пластину от старого бронежилета специально для тебя вырезал, а

я её поверх дыры в черепушке под кожу зашила. Когда-то в молодости я троим

казакам такие же операции делала, так двое померли, а один выжил. Потом он ещё

почти два десятка лет прожил. Да и загнулся-то оттого, что на праздник грибовки

перебрал и в блевотине своей захлебнулся. После операции на выпивку слабоват

стал, не слушал меня, когда я ему говорила что нельзя много пить.

Ты тоже должен оклематься... вишь, в сознании уже. Рана-то на башке гноится,

конечно, но ничего, я гной-то через трубочку почитай каждый день отсасываю.

Выдавливать-то его нельзя - слабый ещё черепок твой.

А звать тебя сейчас будут Титаник! Из-за пластины титановой в башке .... Так сам

атаман велел. Какой он, говорит, теперь Ботаник? Если выживет, пускай Титаником

обзывается. Да уж, остёр на язык наш атаман...

Продолжая ещё что-то болтать, ведьма осторожно напоила Митяя терпким, вяжущим

рот снадобьем и он почти сразу провалился в глубокий сон.

* * *

Проснулся Митяй от яркого солнечного света бьющего прямо в глаза из раскрытого

оконца. Щурясь, привстал на локтях и с изумлением огляделся. Он лежал на мягкой

подстилке в незнакомой просторной землянке. За столом сидел Прохор. Безногого

инвалида было не узнать: седая борода коротко подстрижена, лысая голова туго

повязана щегольской камуфляжной косынкой. Он что-то вполголоса объяснял двум

внимательно слушавшим его казакам. Когда те, почтительно распрощавшись, вышли на

улицу, Прохор обернулся к Митяю:

- Смотри-ка ты, не соврала старая карга Варвара! Как обещала, что ты сегодня

проснёшься, так и вышло! Ну, здорово, Дмитрий Титаник! С возвращеньецем тебя на

этот свет!

Прохор ловко - в два прыжка на руках, выскочил из-за стола и взгромоздился на

табуретку рядом с постелью. Митяй с изумлением увидел на его запястье знакомые

уже командирские часы. Поймав удивлённый взгляд, Прохор довольно расхохотался:

- Чо смотришь? Да, это те, те самые часики. Без тебя тут такие дела были...

В общем, тогда на поединке, где ты дрался, завалил я атамана из арбалета! В

самое сердце попал. Даром что с полсотни шагов стрелял. Захрипел Остап,

подёргался чуток, да и издох почти сразу. Ну и ты тоже едва дышал. Башку-то он

тебе капитально проломил.

А я казакам объяснил популярно, за что замочил атамана. Он ведь не только насчёт

тебя конкретно накосячил. Он и по другим позициям закон нарушал... - изъяснялся

Прохор, по обыкновению, витиевато, вставляя в речь заумные словечки:

- Революционная ситуация как раз назрела. Не хотел народ под его началом жить.

Много было недовольства его жадностью и жестокостью. Зажрался...

Одобрили тогда казаки мою стрельбу. Потом на сходке порешили меня атаманом

сделать. Все как один орали: "Люб нам Прохор!". Сказали станичники, что для

хорошего атамана в первую очередь голова нужна, а не ноги.