Казан

Быстро развился Бари из смаковавшего только кровь во вполне плотоядное животное. Одна за другой тайны жизни усваивались им – отвратительная ночная брачная игра серых сов, треск упавшего дерева, раскаты грома, рёв бегущей воды, вой водяного кота, мычанье лосихи и отдалённые зовы волков. Но самой высшей тайной из всех, которая уже сделалась в нём частью его инстинкта, была тайна обоняния. Однажды он зашёл за пятьдесят ярдов от логовища под валежником, и его маленький носик уже различил запах кролика. И вдруг, без всякого рассуждения и без малейшего дальнейшего процесса в его воспитании, он постиг, что для того, чтобы добыть мясо и кровь, которые он так полюбил, необходимо было руководствоваться именно обонянием. Он медленно заковылял вдоль следа, пока не добрался наконец до большого упавшего дерева, через которое учился перепрыгивать взад и вперёд кролик, и от этого дерева он повернул обратно. Каждый день после этого он самостоятельно стал отправляться на экскурсии. В первое время он походил на исследователя, попавшего в незнакомую и неизведанную ещё страну без компаса. Каждый день он наталкивался на что-нибудь новое, то приводившее его в удивление, то наводившее на него страх. Но его страхи становились всё меньше и меньше, а уверенность в самом себе всё росла и росла. Когда он убедился, что ни одно из тех существ, которых он боялся, не причиняло ему зла, он всё более и более наглел в своих похождениях. Изменилась в нём и его наружность соответственно с его взглядом на вещи. Его круглое, как барабан, тело выровнялось и приняло другие формы. Он стал гибким и быстрым. Желтизна его шерсти побурела, и вдоль затылка обозначилась серовато-белая полоса, как это было у Казана. Он унаследовал от матери подбородок и красивые формы головы. Во всём остальном он представлял собою точную копию Казана. Его члены давали надежду на будущую силу и массивность. Он был широкогруд. Глаза у него были широко открыты, с небольшой краснотой во внутренних углах. Лесные жители отлично знают, чего можно ожидать от маленьких щенков, которые в таком раннем возрасте уже имеют в глазах подобные красные точки. Это было доказательством того, что здесь не обошлось дело без дикого зверя и что либо мать, либо отец такого щенка обязательно должен был быть волком. А в Бари эти точки другого значения иметь не могли: ведь он был только полусобакой и дикая кровь осталась в нём навеки.

Только со дня этого первого своего поединка с несчастным живым существом Бари стал проявлять вовне то, что унаследовал от матери и от отца. Он стал уходить от логовища дальше, чем обыкновенно, – на целые сотни ярдов. На своём пути он встретил новое чудо. Это был ручей. Он и раньше слышал его журчанье, так как уже видел его издалека, с расстояния по крайней мере в пятьдесят ярдов. Но на этот раз он осмелился, и дошёл до самого ручья, и простоял около него долгое время, вслушиваясь в его рокот под своими ногами и вглядываясь через него в открывшийся перед ним новый мир. Затем осторожно он стал идти вдоль ручья. Не прошёл он и дюжины шагов, как около него вдруг раздалось какое-то трепыханье. Прямо на пути у него оказалась хищная большеглазая северная сойка. Она не могла летать. Одно крыло у неё не действовало вовсе и волочилось по земле, вероятно, изломанное в борьбе с каким-нибудь небольшим хищным животным. Но в первую минуту это показалось для Бари самым страшным и роковым для жизни моментом.

Серая полоса у него на спине ощетинилась, и он отправился далее. Сойка где-то притаилась, когда он прошёл мимо неё всего только в трёх шагах. Короткими быстрыми скачками она стала убегать от него. Тотчас же вся нерешительность Бари разлетелась в пух и в прах, и, охваченный налетевшим на него порывом возбуждения, он бросился на раненую птицу. После двух-трёх приёмов страстной борьбы Бари вонзил в её перья свои острые зубы. Птица стала долбить его клювом. Сойка – ведь это король среди маленьких птиц. В брачный сезон она убивает воробьёв, синичек и снегирей с кроткими глазами. Раз за разом она поражала клювом Бари, но сын Казана уже достиг того возраста, когда стал понимать толк в борьбе, и причиняемая ему боль от ударов только заставляла его вонзать зубы поглубже. Наконец он добрался до её тела и с детским ворчаньем схватил её потом за горло. Только пять минут спустя он высвободил из неё свои зубы и отступил на шаг, чтобы взглянуть на свою помятую, недвижимую жертву. Сойка была уже мертва. Он выиграл своё первое сражение. И с первой победой для него начался удивительный расцвет того великого инстинкта, величайшего из всех, который подсказал ему, что он уже не был трутнем в великом механизме ещё не испорченной человеком жизни и что с этой минуты уже стал составлять собою его составную часть, потому что он убил.