Казанское губернаторство первой половины XIX века. Бремя власти

Когда же речь зашла о том, отдавал ли он приказ об истязании, Павел Петрович отвечал сенаторам О. П. Козодавлеву (будущий министр внутренних дел) и И. Н. Неплюеву, что при нем в отношении Яковлева «никакого роспроса, но и никакого пристрастия не было». Следовательно, и пыток не могло быть. Обычно существовали две стадии «розыска» — «роспрос у пытки» и сама «пытка». Другое название допроса в камере пыток — «роспрос с пристрастием». Человека подводили к дыбе. В балку вбивали крюк, через него перебрасывали веревку. Один конец ее был закреплен на войлочном хомуте — «петле». В нее вкладывали руки пытаемого, другой конец веревки держал палач. На стадии «роспроса с пристрастием» человека лишь ставили под дыбой. Эту стадию римские юристы называли territio realis

, то есть демонстрацией подследственному орудий пыток, которые предполагалось применить к нему. Затем «роспрос у дыбы» переходил в собственно пытку, в «подъем» («виску») — подвешивание пытаемого на дыбе без нанесения ему ударов кнутом, а потом — в битье кнутом на «виске». Термин «с пристрастием» применялся и к «роспросу у дыбы», и к пытке на дыбе. «Виска» не считалась полноценной пыткой. В одном случае руки человека вкладывались в хомут в положении перед грудью, во втором — руки преступника заводились за спину, а затем человека поднимали над землей. В таком висячем положении преступника допрашивали, а показания записывали. Пытку «в виске» могли ужесточить «встряской»: между связанными ногами преступника просовывали бревно, на него вскакивал палач.

По показаниям свидетелей по этому делу, Яковлеву связывали руки за спиной, крепко связывали ноги и «трясли, давили для умножения боли». Судя по тому, что у него были сломаны руки, к нему применили «виску», а затем «встряску». Используемое в деле выражение «пытать жестоко» не конкретизировалось. В этом проявлялась характерная для того времени приблизительность закона, который давал следователю значительную свободу действий. Царский указ по «казанскому инциденту» обвинял губернские власти в «вопиющей жестокости». Возможно, что в отношении Яковлева могли быть применены и тяжкие пытки — кнутом, тисками для пальцев рук (о чем косвенно свидетельствуют его сломанные руки), «испанским сапогом» для ног — тисками, сделанными из железных полос с винтами. Пытать полагалось трижды: показания, данные на первой пытке, требовали обязательного подтверждения на двух последующих. Если ответчик сразу признавал свою вину, то его пытали один раз. В деле Яковлева говорится только об одной пытке, в ходе которой он признался, но позднее отказался от признания.

Это частное дело наводит на мысль, что с целью поддержания правопорядка в городе казанская полиция регулярно применяла пытки. Об этом говорят и отлаженные отношения между двумя губернаторами. Вероятно, военный губернатор был убежден, что страх перед пыткой и публичной казнью должен отвратить всех желающих от сведения между собой счетов посредством огня. Да и сама практика своза всех неблагонадежных в третью полицейскую часть к приставу Столбовскому, должно быть, приносила пользу, так как количество пожаров в городе значительно сократилось. Однако допущение казанскими губернаторами применения негуманных методов «во благо всех» шло вразрез с официальными правовыми идеалами нового царствования и инкриминировалось как «превышение власти» и «попустительство».

Противоправные решения Пущина могли и должны были пресечь гражданский губернатор и губернский прокурор, но этого не произошло. Городской магистрат, разрешивший перевод Яковлева из первой части в третью, а также палата уголовного суда, выносившая окончательный приговор по этому делу, находились в подчинении гражданского губернатора. Обратимся к его ответам на вопросные пункты Сената[193]. Муханову было предъявлено обви нение в должностной несостоятельности. По мнению сенаторов, допросив подозреваемого в первой части полиции и не получив от него признания, гражданский губернатор, не разобравшись в деле «по должности своей», согласился с решением палаты уголовного суда «о нещадном наказании Яковлева по площадям города». Если в свое оправдание Пущин приводил выписки копий императорских рескриптов о пресечении пожаров в Казани, то Муханов ссылался на переписку с военным губернатором. Так ли все обстояло? Контекст событий подводит к пониманию, что между губернаторами за два года их совместной работы установились доверительные межличностные отношения. По этой причине гражданский губернатор не вникал, как обязывала его должность, в дела военного губернатора и не вмешивался в отлаженный механизм «борьбы» с казанскими поджигателями. Вероятно, это был не первый случай подобного служебного доверия. Сенат обвинил гражданского губернатора Муханова в «бездействии власти», поскольку он не препятствовал противозаконным методам военного губернатора, доверился формальностям представленных ему бумаг, пропустил явное несоответствие в показаниях подследственного и согласился со смертным приговором обвиняемому через кнутование.