Казацкие были дедушки Григория Мироныча

— Ишь какая волна поднимается!.. От фигуры огонь уже по земле стелется от ветра, — заметил старик, налегая на длинное дубовое весло. Волны кипели у правого борта и забрызгивали гребцов. Скоро в темном небе затрепетали светлые молнии, и в челн упали первые крупные капли дождя.

— Молния очи слепит, — ворчал старик, — а я думал, что мы уйдем от дождя.

Чтоб попасть на островок, где стояла хата старого рыбака, им приходилось изрядно забирать вверх, иначе течение пронесло бы их мимо острова. После энергичных усилий гребцов челн пристал к песчаному острову, гребцы вытащили его до половины на отмель и под проливным дождем бросились к хате.

Микола, согнувшись в дверях, вошел в низкую хату и, помолившись на образ Спаса Нерукотворенного, еще раз поклонился хозяину. Теперь только казак заметил, что спутник старика в иноческом одеянии. При свете каганца его молодое лицо выглядело еще более болезненным и бледным.

— Ты, сынку, на моего гостя смотришь? — отозвался старик. — Это инок Алеша… Ехал он с другими иноками в Сечь, да по дороге татарва их немного потревожила… Этому больше всех досталось, — вот его и оставили у меня для поправки. Теперь Алеша желает временно заменить духовный меч казацкой саблюкой и идти вместе с кошевым крымское ханство струснуть, братий по Христу из неволи освобождать, — пояснил старик, доставая в то же время из шкапчика сушеных карасей.

Алеша не прикоснулся к чарке но с большим вниманием слушал разговоры о кошевом атамане и о предстоящем набеге на Крым.

Дождь все шумел, в хате, было и душно, и тесно.

Молодые люди решили ночевать в сарае на сене. Стены сарая, были плетеные из вербы, воздух сквозь них проникал свободно а когда на небе вспыхивали трепетные молнии, то весь сарай казался клеткой, сложенной из огненных прутьев сверкающих голубоватым, фосфорическим блеском. Утомленный тяжелым переездом, запорожец вскоре уснул, как убитый, но молодой инок долго еще молился. Он был одинок во всем мире: его близкие томились в татарской неволе. Родную семью Алексию заменил монастырь Межигорского Спаса, но мысль его вечно перелетала через монастырские стены и неслась к берегу Черного моря, к высоким горам, где разбросаны татарские сакли, где в тяжелой неволе стонут украинские пленники. Однажды он увидел сон, и сон этот был так ярок, что инок в конце концов смешал его с действительностью. Снилось ему, что в келью его вошел, молодой воин в блестящих, как солнце, золотых латах и сказал ему: «Пусть старцы молятся за грехи мира, а ты возьми меч и иди туда, где льется больше всего человеческих слез».

Долго обитель толковала об этом вещем сне, но старейший из иноков объяснил своему юному собрату, что слез больше всего льется в басурманской неволе и что сон призывает Алексея к ратным подвигам.

С первым посольством, отправлявшимся в Сечь, приехал и молодой инок, напутствуемый благословением братии. Не без приключении обошлось это путешествие, пришлось иметь дело с татарским наездом. Как вихрь, налетели ногайцы, и хотя казацкие пули заставили их живо повернуть коней и рассыпаться по степи, но пущенный татарами стрелы не пролетали бесследно. Конвойный запорожец лишился глаза, а Алексию стрела впилась в грудь, и товарищи его еле-еле довезли до зимовника старого рыбака, где раненый нашел приют и уход.

Только перед зарей инок смежил усталые веки. Но недолго пришлось ему отдыхать.

— Гей, сынки, пора и на коней! — раздался у двери голос хозяина.

Не успел выглянуть красный солнечный шар, как молодые воины переправились на левый берег, где их ждали приведенные по приказу старика кони. Покидая остров, инок переменил свою черную одежду на синюю черкеску, вместо монашеской скуфьи на голове его появилась красноверхая шапка.

— Не угоняюсь я теперь за нашим славным кошевым, — сказал старик, — не нужна мне, значит, и моя верная саблюка. Дай, сынку, я тебя ею опоясаю! — обратился, старый запорожец к иноку и собственноручно прицепил к его поясу саблю.

— Пошли вам, Боже, удачу! — крикнул старик, когда всадники тронулись в путь, и сам скрылся за кустами. Не прошло и двух минут, как он выскочил оттуда на сером скакуне, опоясанный кривой татарской саблей, с ружьем за плечами. Его сивая шапка была лихо заломлена набекрень. Все тело старого казака дрожало от неудержимого смеха. Взмахнув нагайкой, он, как птица, как стрела пущенная из туго натянутого лука, полетел вслед за своими недавними гостями, оглашая берег громким раскатистым хохотом. Заслышав стук копыт, всадники придержали коней и смотрели изумленными глазами на несущегося к ним казака..

— Ха, ха, ха!.. Хо, хо, хо! — заливался старый запорожец.

— Что это вы, дидусь? — спросил Микола, когда старик, продолжая хохотать, поровнялся с ними.