Читаем Казейник Анкенвоя (СИ) полностью

- Сначала Казейник я сухопутно исследовал, - жадно заглотав какое-то волокнистое мясо, Марк Родионович продолжил. - По всему периметру аномалия. Государственные границы, допустим, Японии условны. Границы Казейника величина постоянная. Константа. Оттолкнувшись от Княжеской площади, я исходил по четыре с половиной, в среднем, кило на всех направлениях.

- А по пять с половиной не хаживали?

- Спецтехники не добрал. Будь у меня респиратор или, допустим, водолазный костюм с компрессией, внедрился бы за пять. А так на лицо кислородный голод. Все последовательные признаки. Первым идет легкое опьянение, как после штуки «Rosstof».

Марк Родионович взвесил в руке литровку, и часть ее переправил в свой стакан, ибо мой оставался почти не тронутым. Запив закуску, землепроходец, однако, темы не утратил.

- За ней состояние тревоги, шум в перепонках, и сонливость, - Марк Родионович нервно зевнул, точно и теперь он стоял на рубежах Казейника. - Грань потери сознания. Представь, как ты себя почувствуешь на пике того же Коммунизма.

- Помилуйте, учитель. Все наше с вами поколение успело почувствовать.

- Это чепуха, - поморщился Марк Родионович. - Я о горном деле беседую. О восхождении. О физической составляющей.

- Иными словами, чем дальше, тем хуже?

- Куда уж дальше? Дальше московская область пониженного давления. Средние слои тропосферы. Там уже и спецтехника хрен спасет. Фрактальная волна и на четырех с половиной швырять начинает с ног долой. Вот я сунулся, было, за дамбу на спецтехнике. Думал, водное хранилище допустит. Колумбом себя возомнил на старости. Вот бы, и вышел мне колумбарий. Когда началась вихревое кружение, челнок-то мой за волнорезы снесло. На дамбе волнорезы из нержавейки. Там и рассекло челнок мой вместе с нижней конечностью. Спрашиваешь, как я кровью не изошел? А вот это любопытно.

Марк Родионович взял короткую паузу, выпил водки, утер губы ладонью и продолжил.

- Кузнецы при дамбе раскаленной болванкой мою культю запечатали. На месте ампутации остался ожог

- А что снаружи, вы представляете?

- Слабо. Вернее всего, Казейника снаружи не существует в рациональном пространстве. Иначе бы нас давно в карантине изучали под микроскопом.

- Другое измерение?

- Не измерял. И вам не советую.

- Но откуда же вода в таких массах поступает, если оторвано все?

- Вода не поступает. Вода циркулирует в масштабе один к двенадцати.

- Почему к двенадцати?

- Тропосфера вокруг загнулась куполом. Иное научное объяснение у меня, товарищ, отсутствует. Внешняя граница Земной тропосферы, как известно, проходит в умеренных широтах на высоте до 12-ти километров. Ниже этой границы размещается 80 процентов массы атмосферного воздуха и преобладающая часть водяных паров.

- Что же это? Казейник суть искусственная модель планеты?

- Может, искусственная, а, может, и естественная. Явление аномальное, святой отец. Здесь физика пасует. Здесь уже, скорей, метафизика. По вашей части.

- Который сегодня день, Марк Родионович?

- С утра суббота была.

Суббота. Пятые сутки я рвался из Казейника. Лелеял надежду. И все рассыпалось в прах. Перегорело. Вожделенная карта местности, каковую догадливый учитель начертал персонально для меня из одной только страсти к процессу черчения, утратила практический смысл. Я и так, почти наверно, знал, что условные, казалось бы, границы Казейника неприступны. Кто остался бы тут иначе добровольно, помимо конченой сволочи вроде Могилы с колодой шестерок, орды голодранцев и алкашей, да Словаря с Николаем-чревоугодником, пары честолюбивых проходимцев, чья неуемная жажда власти могла утолиться лишь в подобной инфернальной дыре? Оставался, кончено, за кадром еще какой-то «Анкенвой». Лицо или группа лиц, извлекающих доходы из отходов. Оставался концерн «Франкония» с вероятно профессиональным, явно стимулированным и предположительно засекреченным персоналом. Оставался мутный Шурик Хомяков и Вика-Смерть со своими резонами. Но хуже всего, что я оставался.

«Злокачественная клетка захлопнулась, - бегала по моим извилинам чумная мысль, точно крыса по лабиринту. - Захлопнулась прежде, чем я попал в нее.

Но как я в нее попал, если она уже захлопнулась? Попал как-то». Настала пора остыть и расслабиться. Настала пора смириться с истинным положением моим.

Я выпил. Потом напился. Кое-что из посуды разбил, а кое-что разбросал по чертежному кабинету. В основном, из небьющегося. Смутно помню, как существо проводило меня в совмещенный санузел. Когда меня вывернуло наизнанку, я покрылся холодной испариной и слегка протрезвел.

- Надо идти, - сказало существо.

- Куда идти? - спросил я у существа, ополоснувши лицо ржавой холодной водой из-под крана. - Зачем идти? Куда и зачем?

- За оружием, - ответило существо.

ПЛЕМЯННИЦА

Идти куда-то если я мог, то лишь в значении переносном. И существом это не воспринималось как парадокс. Только не существом. Почти на себе оно проволокло меня по коридору, выставило за дверь, бросило на крыльце под моросящим дождем, и пропала. Я же остался лежать, запоминая щель между влажными досками. Проснулся я, когда существо ущипнуло меня за шею.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее